Красная Шкапочка - Жнецы Страданий Страница 25

— Замерзла, — девушка уставилась в пол, про себя умоляя всех светлых богов, чтобы этот встрешник ее, наконец, отпустил.

Впусте! Крефф схватил несчастную за подбородок, заставляя поднять глаза.

— Кровь-то первая упала у тебя? — тихо спросил он.

Айлиша порадовалась, что полумрак скрывает ее жарко запылавшие щеки. Мужчина стоял лишь на пару ступенек ниже, и в росте они сейчас были равны. Сердце колотилось бешено! Почему он ее не отпускает?

Целитель смотрел задумчиво и не спешил убирать руку от лица девушки.

Несчастная шумно сглотнула, надеясь, что ее смятение видно только ей. Ихтор же думал о чем-то своем. Вот медленно провел по нижней губе девушки большим пальцем и тихо спросил:

— Что молчишь?

От этого голоса — мягкого, шелестящего у несчастной подкосились ноги. Неведомая ей сила тягучими волнами расходилась от стоящего напротив мужчины. И даже своим неразбуженным девичьим нутром поняла Айлиша, что надо соврать, иначе судьба ее переменится в эту минуту. И не останется невинной дурехи из рода Меденичей, а сделается одной блудливой, из рода изгнанной, больше.

— Не было у меня еще красок, — выдохнула юная травница и напряглась, будто рысь перед прыжком.

— Поздняя, значит, — протянул собеседник, а потом склонился к уху выученицы и едва слышно спросил: — Когда ж ты созреешь, ягодка сладкая?

От этих слов Айлишу передернуло от макушки до пяток, будто вдоль позвоночника проползла склизкая змея, проползла да свернулась на сердце, обвивая его холодными кольцами.

— Спешу я, — собрав всю волю в кулак, осмелилась еще на одну ложь девушка. — Крефф ждет…

— Ну, беги, раз ждет. Только под ноги гляди, а то мало ли кого еще нащупаешь по дороге, — Ихтор с сожалением выпустил добычу, и та припустила вниз — только ее и видели.

А если бы у глупой перепуганной девки в этот миг хватило умишка оглянуться на собеседника, то даже в этом полумраке она увидела бы, с какой затаенной нежностью смотрел он ей в след, проводя пальцем теперь уже по своим губам, словно завершая странный поцелуй, который между ними так и не случился.

Захлопнув за собой дверь в коморку, что уже больше года служила ей домом, девушка без сил привалилась спиной к тяжелой створке. Уняв бешено колотящееся сердце, она упала на колени рядом с сундуком и рывком подняла крышку. На пол полетел весь ее нехитрый скарб. Найдя, наконец, утирочную холстину, Айлиша побежала в мыльню. Там долго с остервенением терла свое тело лыковым мочалом, пытаясь отскоблить с нежной кожи невидимую, но столь остро осязаемую грязь, оставшуюся от прикосновений одноглазого мучителя. Тело горело, но все равно оно казалось липким, измаранным, сколько не переводи на него мыльного корня да горячей воды. Стоя в клубах пара, девушка и не заметила, как в мыльню заглянула Нурлиса.

— Ты чего это, дурища, удумала — посередь дня в лоханке плескаться? — сварливая бабка, как всегда, не отличалась ласковостью.

— Запачкалась, — неловко прикрываясь растрепанным мочалом, прошептала девушка.

— Кто ж тебя запачкал-то? — пробубнила Нурлиса и, не обращая внимания на купальщицу, принялась наводить в мыльне порядок — выстраивать в стопки лохани, возить мокрой тряпкой по осклизлым полкам.

— Никто, — упрямо вздернула подбородок выученица.

— Мне-то не ври, по глазам вижу, что обидели. Давай говори, кто облапил, не то Майрико приведу, чтобы видела, как ты от урока отлыниваешь.

— Урок я весь справила. Зови, ежели хочешь, — упрямо ответила девушка и отвернулась от назойливой старухи.

— Ссильничали? — старая ведьма развернула ее к себе и быстро предположила: — Али дите прижила?

— Ты что мелешь-то! Светлых богов побойся! — вырвалась юная целительница. — Всего-то про женское спросил. Да сказал — подождет, покуда созрею! Только он мне и даром не нужен!

— Кто спросил? — Айлиша спиной чувствовала пристальный взгляд жадной до сплетен бабки. Вот только не заметила, как старая сжала кулаки, а желтые ногти впились в морщинистые ладони.

— Целитель. Ихтор.

Нурлиса облегченно выдохнула и напустилась на собеседницу:

— Дура, как есть дура! Тебе первый лекарь уважение оказал, считай что посватался, а ты, коза безрогая, морду воротишь!

— Сказала, не нужен он мне — старый да страшный! — скривилась девушка.

Ну не говорить же этой желчной Нурлисе, что сердце давно занято и живет в нем другой, тот, кто давно поселился в беспокойных снах, тот, кто кажется лучшим на свете… Вот только признаться в этом не только ворчливой бабке страшно, но и самой себе.

— Ну и хватит тут воду лить! Развела лужи. И сама вся уже опухла. Вон, перепонки того гляди вырастут или икру метать начнешь. Иди отсюда подобру, — недовольно забубнила старуха и с удвоенной яростью загромыхала лоханками.

Так и пришлось Айлише торопливо покидать мыльню и хорониться в своей комнате, куда Нурлиса попасть не могла.

Раздирая кудрявые волосы щербатым гребешком, девушка думала о том, что за минувший год так и не обвыклась в Цитадели. Она все пыталась понять — отчего, а потом вдруг уразумела. То от страха. Она боялась. Боялась креффов, боялась старших выучеников, боялась незаслуженного наказания, боялась… уж и сама не знала — чего именно. Но страх стал постоянным спутником. И теперь понять было сложно — зачем так стремилась сюда попасть, отчего, глупая, думала, что тут спокойно?

Ведь жили они тут хуже, чем зверье дикое в чаще дремучей — без правды, что деды заповедали, без песен и праздников, без веселых посиделок и гуляний. Все здесь были, будто голые, все на виду и все при деле. Некогда выученикам было ни шкодить, ни миловаться — ходили, как тени, не поднимая глаз, каждый в своей скорлупе, каждый со своим грузом на душе, облегчить который никто не помогал.

Даже на заветной делянке, где так любила бывать юная целительница, не рос цветок какой простой. А если и взрастал, так сразу выдергивали за бесполезностью. Ни разу за минувший год не взяла Айлиша в руки нитки или прялку, не склонилась над ткацким станом, не вязала, не вышивала, не кроила, не плела кос, на вздевала на шею расписных глиняных бусин, не гуляла в лесу. Весна поменялась с летом, лето с осенью, осень с зимой, а та — снова с весной, но девушка из рода Меденичей только и заметила, что целый год ее жизни прошел стороной.

Ни денечка не было, чтобы она не училась, усердно склоняясь над пергаментом или перебирая травы, твердя заговоры или собирая настойки. И так тому отдавалась, что совсем упустила из виду, как изменились ее друзья. Некогда пышущая женской статью Лесана сделалась похожей на жилистого мужика — вытянулась в росте, а мышцы на некогда мягком теле теперь переплетались, как ремни. Даже вечно краснеющий Тамир краснел теперь все реже, был уже не так многословен и любопытен, а иной раз, нет-нет, да отпускал крепкое словцо из тех, от которых ранее едва без памяти не падал.