Кудеса для Евы - Елена Ликина Страница 27

Когда же остановились часы да в чулане с грохотом покатилось пустое ведро, Грапа подумала о самом худшем. Но Оня продолжила ровно дышать и даже улыбнулась во сне.

– Кажется, что-то приятное снится. – шепнула Грапа. – Ну, хоть так. Хватит её тревожить. Всё одно не помогает. Знать бы, сколько она так пробудет.

– Ото ж! – Матрёша подошла к стене, пошевелила гирьки у притихших ходиков. – И всё, всё из-за этих девок случилось! До чего ведь настырные! Лезут куда ни попадя.

Мимо тенью прошелестела кикуша, принялась укутывать спящую хозяйку стёганым пёстрым одеялом.

– Да куда ты её пеленаешь! – Матрёша сунулась было помешать, но Грапа удержала, показала глазами, чтобы не мешала.

В сенях брякнула дверь – с мороза ввалился дед Семён.

Отряхнувшись от снега, подкрался на цыпочках поближе и поинтересовался тихонечко:

– Ну, что у вас? Так в беспамятке и есть?

– Без перемен, – мрачно отозвалась Матрёша. – Хватит здесь толочься. Пошли, что ли, на кухню.

– А присмотреть? – начал было дед, да Грапа оборвала, кивнула на замершую в изголовье кровати кику. – Она и присмотрит. Кликнет нас, если что.

Рассевшись на кухне за пустым столом, некоторое время молчали.

Первым не выдержал дед, выудив из-под тулупчика заиндевевшую бутыль, водрузил перед собой.

– Вот. Бражки вам притащил. Для ублажению нервов первейшее средство! Может, на ложечку и Оне того… вольётя? Вдруг, подействует?

– Да ты в уме, старый? – вознегодовала Грапа. – Что ей твоя бражка! Тут посильнее настои не помогли.

Дед вздохнул и потёр бутыль.

– Тогда сами глотнитя. Взбодрите нутро. Вон, зеленущие обе.

– Не до бражки сейчас. Нам не взбодрится, а успокоиться нужно. И придумать, как Оню пробудить.

Дед снова вздохнул.

– Это да. И моя бражка в том может помочь – враз прочистит вам мозги! Отменная ведь напитка! Котеич наш оченно её приветствует.

– И где тот котеич! – вскинулась Матрёша. – И эти… девки наехавшие, тоже где?!

– Стенька-то мне шепнул по секрету, – воровато оглянулся дед, – что…

– Слышать ничего не желаю про этого обормота! – шлёпнула ладонью по столу Грапа. – Первейший в деревне сплетник и брехун!

– Есть такое, – дед поник и протянул сочувственно. – Вот вам работёнки привалило-то. Другие чудять, а вам разруливай!

– Знать бы ещё – как разрулить…

– А Стенька… – снова завёл было дед, и Матрёша разозлилась не на шутку.

– Примолкни, Семён! Без тебя тошно!

– Анютку возвернуть нужно! – не сдавался дед. – Вместе что-нибудь и придумаете.

– Ни за что! – отчеканила Грапа. – Оня не хотела её тревожить, и мы не станем!

– До Тоськи идти придётся! – угрюмо заявила Матрёша. – Иного выхода я не вижу.

– Куды ты пойдёшь? Где искать станешь? – испугался дед. – Забыла, что за времечко теперя? Там повсюду эти шастають! Изо всех нор повылазили, только и ждут…

– Матрёша права. – неожиданно поддержала товарку Грапа. – Нужно позвать Тоську. Может, хоть сила трёх сработает, поможет пробудить Оню.

***

Как только Варвара увидела в чугунке Лидию Васильевну, разом перевернула его и отодвинула в сторону.

– Ещё и эта нарисовалась! Грибоискательница. Зачем вернулась? Какие планы замыслила?

Встречаться с недавней знакомой совершенно не хотелось, и Варвара подумала даже – не подослать ли к бабке своих мохнатых помощничков, чтобы перенесли ту из Мхов куда подальше.

Интересно, для чего чугунок показал ей странного дедка? И розоволосую клоунессу в трико? Возможно, они как-то связаны с Герасимом? Или что-то знают про записки Пеструхи? И каким боком ко всему мелькнули там же две девчонки? Они-то здесь причём?

Задумавшись над увиденными картинками, Варвара не сразу заметила, что в комнате она не одна.

От дверей не спеша приближалась к ней Лидия Васильевна.

Нацепив на лицо кривую улыбку, проворковала умильное приветствие и попыталась заключить Варвару в объятия.

– Варварушка, ты ли это? А я ведь не сразу признала. Смотрю сейчас – дорожки расчищены. И печь топится. Дай, думаю, зайду. Посмотрю, кто пожаловал.

С момента их последней встречи Лидия Васильевна изменилась мало – та же немудрящая одежонка, тот же «фирменный» сноп на голове. Иным сделался лишь взгляд – немигающий, жёсткий, совсем не такой как раньше.