Алена Кручко - Одинокая душа для ведьмы с ребенком Страница 28

— Во-первых, здравствуйте, — холодно сказал Константин. — Во-вторых, соизвольте представиться.

— Ах да, прошу прощения. Эта истеричная девица совершенно вывела меня из себя.

Давыдов, Никита Николаевич Давыдов. Рад приветствовать. Полагаю, вы обо мне слышали.

— Слышал, — кивнул Константин. — Признаться, никогда бы не поверил, что отпрыск Давыдовых может настолько хамски вести себя с женщиной.

— Хамски?! Да пусть радуется, что я пытаюсь решить дело миром! Вот что, Андреева, ты сейчас же пишешь отказ, один свидетель имеется, второго я сейчас найду. Я немедленно забираю ребенка и, так и быть, не подаю на тебя в суд за воровство наследника благородной фамилии.

— Может, мне на него в суд подать? — с нарочитой задумчивостью спросила я. — За клевету и оскорбления? Хотя нет. Пусть подает он. Кто я такая, чтобы мешать человеку выставлять себя идиотом и хамом в глазах общественности? А я уж потом… встречный иск, так, кажется, это называется?

Никита покраснел и только открыл рот, как Константин рявкнул:

— Тихо! — и тут же, понизив голос, позвал спокойно: — Олег, иди сюда. Иди ко мне, парень, ну. Дыши медленно. Спокойно, все хорошо. Господин Давыдов, вам жить надоело?

А вы, Марина, забыли, на что способен ваш сын? Быстро оба успокоились и решили дело полюбовно. Олег, давай вместе, вдо-ох… вы-ыдох. Вдо-ох… стравливай пар, паровозик, выыдох.

— Даже так? — шепотом спросил Никита. — Андреева, ну вот что ты ерепенишься?

Любой суд же подтвердит, дар мальчика сам за себя говорит, это же банальная генетика.

Или цену набиваешь? Так скажи прямо, чего ты хочешь?

— Идиот, — я медленно выдохнула, успокаиваясь, подстраиваясь под размеренное дыхание Константина и сопение Олежки. — Ладно, так и быть, объясняю для любителей банальной генетики. Муж мой, конечно, был насквозь бесталанным, но у него в роду по обеим линиям огневики шли. Причем по отцовской — не просто огневики, а боевые, и тоже не по единственной линии: его бабушка по отцу была женой и дочерью боевиков огненной стихии. А о моих родителях вовсе ничего не известно, мало ли кто там затесался. Меня из-за этого даже со вторым ребенком осадили: сказали, восстановись сначала и резерв подраскачай, раз первый с таким даром удался, велика вероятность, что и второй таким же будет, а огневика носить — силы нужно много. И второе, Никита. Я супружеских клятв не нарушала и мужу не лгала ни в чем. А третье — думаю, не так уж сложно выяснить, когда на самом деле родился ребенок.

— И четвертое, — так же тихо добавил Константин, — Марина Витальевна вовсе не «почти бесталанная», как вы, господин Давыдов, изволили выразиться. У нее неплохой уровень силы и отличный потенциал. Ее ребенок вполне мог получить искру дара по отцовской линии, а силу — от матери.

Никита, не глядя, нащупал позади себя стул и сел, как будто разом утратив силы.

Выдохнул, уткнув лицо в ладони:

— Что же делать?

— Полагаю, прежде всего следует извиниться, — ответил на этот явно риторический вопрос Константин.

— А потом — уйти, — продолжила я.

— У меня нет детей, — выдавил Никита. Теперь он говорил тяжело и словно через силу, и почему-то казалось, что вот-вот расплачется. — Ни в браке, ни вне брака. Я консультировался… Никто не понимает, почему так, но самое вероятное предположение — откат. Но я не нарушал клятв, никогда. И тут я вспомнил, что ты, Андреева, считаешь иначе.

Ты обвинила меня тогда…

Я пожала плечами.

— Я по-прежнему считаю, что ты вел себя бессовестно. Но… — Я подумала вдруг, что со стороны, если действительно отрешиться от чувств обиженной глупой девчонки, ту ситуацию можно трактовать в пользу обеих сторон. — В общем, не имею ни малейшего желания ворошить старые обиды. И если все так серьезно… Как думаешь, мы можем просто простить друг друга и закрыть все старые счеты? Должно помочь, если я правильно понимаю.

Он поднял голову, на лице вспыхнула надежда:

— Ты согласна?

— Конечно. Нет ничего глупее, чем годами лелеять обиды.

Никита повернулся к Константину:

— Будете свидетелем?

— Конечно, — кивнул тот. Олежка старательно сопел с ним рядом, уцепившись за руку, и я улыбнулась:

— Все хорошо, сынок.

— Меня не заберут? — всхлипнув, спросил он.

— Не заберут, — я опустилась рядом с ребенком на колени и легонько поцеловала его в беленькую макушку. — Одуванчик ты мой. Я никому тебя не отдам.

— Почему одуванчик? — насупился малыш.

— Потому что беленький, — я дунула на длинную челку, — и пушистый. Постой тихо, мы уже совсем скоро закончим с этим дядей и поедем домой. Хорошо?

Никита встал, дождался, пока я подойду, и протянул руку.

— Я, Никита Николаевич Давыдов, прошу прощения у тебя, Марина Андреева, за все, чем тебя обидел вольно или невольно.

Я коснулась его ладони.

— Я, Марина Витальевна Вольная, в девичестве Андреева, прошу прощения у тебя, Никита Давыдов, за все, чем тебя обидела вольно или невольно.

Мы одновременно сжали руки и вместе произнесли:

— Прощаю.

Константин накрыл наши сомкнутые ладони своей:

— Свидетельствую.

Странное это было ощущение: как будто упал с души камень, которого никогда и не замечала. Я вдохнула полной грудью и удивленно покачала головой:

— Не знаю, как это объяснить, но я уверена, что получилось.

— Я тоже что-то такое чувствую, — признался Никита. — Спасибо, Андреева.

Я кивнула:

— Удачи и прощай.

Он распрощался торопливо и многословно, как будто пытаясь скрыть за словами смущение, если даже не стыд. А когда, наконец, вышел, из меня как будто стержень выдернули: ноги отказались держать, я упала на стул и, крепко зажмурившись, задышала так же, как до того дышал Олежка.

Константин взял мои ладони в свои, мягко сжал.

— Испугались? Вы отлично держались, Марина.

Из моего горла вырвался не то всхлип, не то смешок, и Константин сильнее сжал мои пальцы. От его рук в мои волной пошло тепло, мягкое и ласковое.

— Юные девочки бывают удивительными дурами, правда? — я открыла глаза и наткнулась на внимательный, изучающий взгляд карих глаз. Я впервые видела Константина без затемненных очков и невольно отвлеклась рассмотреть — недлинные, но очень густые ресницы, тонкий шрам через левую бровь, едва заметные морщинки в уголках глаз…

— Если с возрастом это проходит, то все нормально, — улыбнулся он.

— А вам сколько лет? — спросила я. — Ой… Я просто так спросила, интересно.

— Я понял, — он тихо рассмеялся. — Тридцать два. Совсем старый?

— Нет, — я не смогла удержаться от подначки: — Совсем взрослый. — И объяснила, вдруг смутившись: — Мои ровесники все-таки совсем еще мальчишки…