Александра Черчень - Закон о чистоте крови. Слуги богини (СИ) Страница 28

«Элу, забери меня».

Повинуясь приказу, рядом с фениксом появилась гремлина и требовательно дернула мужчину за рукав, намекая на то, чтобы он дал ей хотя бы за палец ухватиться.

Финист со вздохом присел, подхватил пискнувшую от неожиданности девушку на руки и, усадив на сгиб локтя, вопросительно посмотрел на нее. Покрасневшая Элна лишь кивнула, и спустя миг странная пара исчезла из ограбленного кабинета.

— Что это? — спросила Элу, кивнув на артефакт, как только они появились в гостиной дома феникса.

— А это, девочка моя, очень занятная штучка, которая поможет нам быть в курсе очень многих событий, — промурлыкал Финист и осторожно посадил гремлину на стол. — И позволит полюбоваться на тех, кто далеко...

— Ты про что? — непонимающе вздернула рыжие бровки Элу, уже, казалось, забыв про обиду.

— А расскажу-ка я тебе сказку, — усмехнулся Финист, снимая жилет с кармашками. — Про одного самоуверенного типа по имени Айнир Нурикеш. О его глобальных планах и не менее эпическом провале!

— Он тебя в долю не взял? — осведомилась Элна.

— Взял.

— Тогда неправильно долевые части распределил, наверное.

— Элу!

— Молчу, — подняла ладошки гремлина.

— Пойдем за кофе и сладостями, а потом сказочка.

Рыжая лишь рассмеялась, протянула ручку в сторону, и из пустоты вдруг появилась гербовая бумага, которой девушка помахала в воздухе и поведала:

— Твое официальное распоряжение, данное в порыве заботы о своем здоровье! Кофе — нельзя!

— М-да, а я еще считал себя умным, — печально вздохнул Финист и скривился. — Пошли за чаем...

Он снова подхватил малышку Элу на руки, и она, привычно вцепившись тонкими пальчиками в ткань костюма на груди феникса, подняла на него огромные светло-карие глаза и напомнила:

— И сказочку.

— И сказочку, — покладисто согласился Финист и с улыбкой дернул гремлину за медно-рыжую кудряшку. — Пойдем уже, сластена маленькая.

Змеиная провинция. Дом Лалидари

Разбудило меня немузыкальное напевание где-то в сторонке, сопровождающееся едва слышным звяканьем. Я даже проснулась от удивления. Ничего себе у Нурикеша репертуарчик с утра пораньше. Что-то про лучший день и битву с дураками.

Голос у попугая тоже был не самый приятный, но смысл песенки все равно крайне занимательный.

Кеша замолк, продолжилось только бряцанье. Звяканье и невнятное, но явно довольное бормотание феникса. Я повернулась на правый бок и, прищурившись от яркого света, бьющего из окна, наконец разглядела, чем занимается пернатое дарование.

Дарование распотрошило мои шкатулки с драгоценностями и сейчас с видимым удовольствием копалось в извлеченном богатстве.

— Доброе утро, — улыбнулась я, глядя на увешанного побрякушками попугая.

— Да разве оно доброе? — мрачно осведомился Кеша, выбирая браслетик поменьше и пытаясь пристроить его на голову, в дополнение к уже имеющимся там двум аналогичным украшениям и едва держащемуся за хохолок колечку. — Лялька, а я, оказывается, клептоман...

— А почему я «Лялька»? — недоуменно нахмурилась я, решив задать вопрос, который интересовал меня еще со вчерашнего вечера. Вроде, он не родственник, чтобы так меня называть.

— Потому что Лялька, — спокойно ответил Нурикеш, с легкой иронией глядя на меня. — Ты маленькая, хорошенькая и очень наивная. Кто ж еще? Дите...

— Ясно, — задумчиво почесала я висок и, потянувшись, сползла с постели. — И ты не клептоман. Ты просто в таком теле сейчас... Это оттуда же, откуда и симпатия к самкам попугая.

— Именно поэтому я сейчас тащу все, что блестит? — едко поинтересовался Айнир Нурикеш. — За-а-амечательно! В былое время, когда на всякие цацки денег было море, плюс увесистый сундучок родовых драгоценностей, я не испытывал к украшениям такой трепетной тяги! И я — это я!

— Ну, если судить по твоему рассказу, важно не столько тело, сколько то, что тебя прежнего в нем — всего лишь десять процентов, — грустно улыбнулась я и, подойдя, аккуратно стянула с попугая сначала кольцо, а потом и браслеты, оставив лишь один, из красного золота, который красиво смотрелся на багрово-черном оперении феникса. — Меня вот в виде змеи тоже на мышек, птенчиков да ящерок тянет. Но так как сознание все же мое, инстинктам я не поддаюсь, а оголодать до состояния «съем даже это» мне, слава создателю, еще не приходилось.

— Я все понимаю, — нахохлился птиц и стянул с лапы еще одно кольцо. — Но легче от осознания природы собственной тупости не становится. Проверенные ментальные тренировки не помогают. Вообще ничего не помогает! А хуже всего то, что я почти ощущаю, как скатываюсь все дальше.

— Закономерно. — Я осторожно погладила загрустившую птичку по крылу.

— Нельзя долго находиться в пернатом виде, а я превысил любой лимит. — Нурикеш встряхнулся, взмахнул перьями и, повертевшись, наигранно бодро попросил: — Сними с меня все это, а? А то самому долго.

— Ну ты и увешался! — восхитилась я, снимая драгоценности отовсюду.

— Сам не заметил, — вздохнул Нурикеш. — Говорю же: деградация. Хотя куда тут дальше деградировать — непонятно.

— А ты милый... такой, — неожиданно призналась я.

— Значит, когда восстановлюсь — не понравлюсь, — хмыкнул попугай, покосившись на меня ярким зеленым глазом. — Айнира Нурикеша милым не называли даже трепетно влюбленные в него барышни. Все больше козлом. Потом, правда.

— Как понимаю, потому что Айнир Нурикеш и был именно таким, — невозмутимо кивнула я и рассмеялась. — Ты же феникс, я примерно представляю, каким эгоистичным и самовлюбленным созданием являлся ты в расцвете своей силы. Все вы... такие.

— Все мужчины такие. И раса тут не является решающим фактором.

— Какой ты самокритичный!

— Я прискорбно здравомыслящий, — парировал Нурикеш.

— Кстати, по поводу здравомыслия… Что у тебя за песенки с утра пораньше такие специфические?

— Не знаю. — Кешка открыл коготками крышку одной из шкатулок и начал складывать туда украшения. — Просто вспомнилось... Это студенческая песенка была, одной веселой в то время компании.

— И что стало с той компанией? — заинтересовалась я и, последовав примеру пернатого, тоже начала убирать побрякушки.

— Много будешь знать... и так далее, — фыркнул Нурикеш и перелетел на подоконник. — Я пока разомнусь. К обеду буду. А тебе к родне еще.

— Ага... — это я сказала уже пустому окну.

Все же, наверное, это очень невыносимо — помнить, чего лишился, и не иметь возможности вернуть все обратно.

Быть фениксом, одним из самых знатных и сильных, быть великим. А теперь существовал серьезный риск умереть безмозглой курицей. Точнее, попугаем.