Лорен Де Стефано - Лихорадка Страница 28

Мы с Габриелем идем в молчании — напряженном, невыносимом. Оба тяжело дышим — от голода, тошноты и испытаний последних дней. Помимо всего прочего меня терзает чувство вины. Я виновата в том, что ему пришлось перенести. А еще — в том, что не была полностью честна с ним, когда просила убежать со мной.

Мы сидели на моей кровати, и я рассказывала ему истории о Манхэттене, о свободе, рыбалке, высоких зданиях и моих глупых грезах о нормальной жизни. В плену внешний мир стал казаться мне настолько ярким, чудесным и соблазнительным, что я возжелала сделать Габриеля его частью. Мне хотелось, чтобы он узнал, какой бывает жизнь за стенами особняка Вона. Я была настолько захвачена своими видениями, что забыла о том, что мир может быть жесток. Хаотичен и опасен.

Я несколько раз открываю рот, собираясь рассказать ему все это, но в итоге получается только:

— Как ты думаешь, почему Вону удалось так быстро меня найти?

— Не знаю. — В голосе Габриеля тревога. — Я уже думал об этом. Может, нам не удалось уйти от особняка на достаточное расстояние? У Вона в этих местах могли оказаться знакомые.

— Мне кажется, маловероятно. Мы уплыли довольно далеко.

Габриель пожимает плечами.

— Придется уходить еще дальше.

И мы снова прекращаем разговаривать.

Доставка воды от реки к дому Аннабель дается мне с трудом. Руки болят, горло и кожу дерет от холода. Кажется, ноги у меня вот-вот отвалятся. Но я хотя бы занимаюсь чем-то полезным.

Аннабель нагревает нам воду в камине, по одному ведру за раз, и выливает ее в большой таз.

Теплая вода творит со мной чудеса, пусть я всего лишь обтираюсь мокрой ветхой тряпицей. Как приятно избавиться от слоя грязи, скопившейся у меня на коже!

Меняю свой желтый наряд с оторванным шлейфом на свалявшийся зеленый свитер и джинсы.

Опять вспоминается чудесный белый свитер Дейдре: он навеки для меня потерян, стал частью безумного цирка мадам.

Когда я ухожу, Аннабель ловит меня у двери, обнимает и просит быть осторожной. Она говорит очень тихо, словно это большой секрет. Во взгляде — предостережение; карточное гадание настроило ее на беспокойный лад. Готова поклясться, вид у нее встревоженный. Она торопится выставить нас за дверь до прихода возможных клиентов, хотя никакими клиентами тут и не пахнет. Мы стоим посреди заброшенного города, еще более древнего, чем аттракционы мадам. Здания разграблены, все материалы пошли на создание таких же времянок, как у Аннабель.

Габриель, по-прежнему изможденный, благодарит гадалку за предоставленное пристанище столь церемонным тоном, будто мы все еще обитатели особняка. После этого он берет Мэдди за руку, я вешаю на плечо сумку Сирени — и мы снова пускаемся в путь.

Габриель не спрашивает, что дальше. По-моему, он уже не надеется на какой бы то ни было четкий план. У меня его и нет. Я понимаю, что мы не можем идти в Манхэттен пешком. Знаю, что нам надо что-то придумать до наступления темноты. Аннабель сказала, что в нескольких милях отсюда есть городок — если идти вдоль побережья. Так мы и делаем. Океан настолько близко, что мы ощущаем его, слышим, как волны поднимаются и обрушиваются на берег.

Я вспоминаю слова Вона: Линден чахнет, а малыш Сесилии умирает. Поколебавшись, спрашиваю:

— Как ты думаешь, он сказал правду? Насчет Линдена, Сесилии и Боуэна?

— Сомневаюсь, — отвечает Габриель, не глядя на меня.

Я вижу, как у него под кожей ходят желваки, и почти слышу, как гудит в нем злой энергией гнев. Мышцы лица напряжены, губы белые, как мел.

В особняке он всегда был теплым и живым. Холодными осенними днями он приносил мне горячий шоколад и прятался в листве, щеки и руки у него всегда были красными. За его сдержанными улыбками всегда ощущалась живость. Сейчас он совершенно другой. Этого мужчину я не знаю.

— Покажи мне глаза, — требую я.

— Что? — бормочет он.

Прикасаюсь к его руке, он вздрагивает, но не отстраняется.

— Габриель, — тихо прошу я, — посмотри на меня.

Мэдди стоит рядом и наблюдает за нами, покусывая молнию на своей куртке.

Габриель оборачивается. У него не видно зрачков: его голубые глаза так же пусты, как небо надо мной.

— Ты снова ввел себе «ангельскую кровь»!

Он переводит взгляд туда, где шумит невидимый океан. Где волны выносят на берег трупы русалок и безжалостно швыряют императриц, которые спрыгивают с корабля и тонут, если их лишают свободы.

— Я от боли вообще ничего перед собой не видел, — защищается он.

— Мне тоже было плохо.

— Не так, как мне. Меня преследовали кошмары. Ты. Все время ты. Тонула. Сгорала заживо. Кричала. Даже когда я дежурил, а ты спала рядом, твое дыхание было похоже на землетрясение — будто земля сейчас разверзнется и проглотит тебя.

Он опять смотрит на меня, и я не вижу в его глазах ни наркотика, ни Габриеля, а лишь нечто промежуточное и… сонное. Это «нечто» сотворила я. Это человек, которого я погубила.

В детстве у меня была золотая рыбка, раздувшееся оранжевое существо, которое отец подарил мне на день рождения. Спустя несколько дней я пересадила ее в стакан, вычистила аквариум и налила туда чистой воды. Вот только когда я вернула рыбку в аквариум, она какое-то время бесцельно поплавала, а потом завалилась на бок и умерла.

Брат укоризненно сказал мне, что все было сделано слишком быстро. Перемещение из одного сосуда в другой должно было проходить плавно. Рыбка умерла от шока, который я ей устроила.

Я просовываю руки Габриелю в рукава, нащупываю его запястья и крепко в них вцепляюсь. Я не могу злиться на него за то, что он сделал. Я забрала его из особняка — настоящего террариума, где Вон управлял всем, за исключением погоды, — и погрузила в мир убийц, воров и опустошенных людей. Здесь у него не было ничего, кроме обещания будущей свободы, которой он даже и не желал, пока не встретил меня.

— Ладно, — говорю я мягко, — сколько ее осталось?

— Почти вся.

— Давай будем брать понемногу, чтобы ты продержался, пока мы не отыщем места для отдыха. Тогда ты избавишься от нее, хорошо?

Он кивает. Голова у него безвольно качается взад и вперед. Я обнимаю его за плечи, беру Мэдди за руку, и мы снова идем.

Мы проходим через город, который на первый взгляд кажется покинутым, но за разрушенными зданиями я слышу чьи-то шаги и резкие вздохи механизмов. Нет нужды задерживаться, и так понятно, что нам здесь не рады.

— Рейн! — окликает меня Габриель после молчания, длившегося, по моим ощущениям, несколько часов. Голос у него сонный и невнятный.

— М-м?

— Когда ты сознаешься, что мы не можем идти прямиком в Манхэттен?