Филис Каст - Заговор богинь Страница 28

 – Ну да. Это и есть цена того выбора, который он сделал много лет назад. Или, скорее, это часть цены.

 – Не понимаю. Я думала... ну, когда слышала разговоры о нем, я думала, он не может совладать с собственным гневом. Но то, что я увидела, то, что с ним начало происходить... это нечто совсем другое, гораздо большее.

Они добрались до шатра Ахиллеса и уселись на скамье неподалеку от входа. Воины, закончив ужин, разошлись, костер едва тлел. Кэт чувствовала, что лагерь не спит, что он настороже, но при этом вокруг никого не было видно. Она посмотрела в умные глаза Одиссея.

 – Мне бы хотелось попросить тебя... объясни, пожалуйста, что же все-таки происходит с Ахиллесом?

 – Царевна, я не уверен, должен ли я...

 – Афина пожелала, чтобы я помогла великому воину – вызывающим тоном перебила его Кэт.

И как она и ожидала, упоминание покровительницы прославленного воина оказало на Одиссея мгновенное действие.

 – Что именно ты желаешь знать?

 – Я видела, что он начал меняться. Физически. Что с ним происходит?

 – Я был тому свидетелем много раз, и каждый раз меня это снова пугало и вызывало благоговение, – ответил Одиссей, – Когда Ахиллес сильно возбужден – будь то от боли, или страха, или от какого-то другого чувства, – ярость берсеркера, которой одарил его Зевс, пробуждается в нем. Это выглядит так, словно в Ахиллеса вселяется некий полный гнева и ярости бог.

 – И он при этом остается самим собой? Я хочу сказать, он сам знает, что с ним происходит?

 – Ахиллес помнит все свои поступки, когда берсеркер его оставляет, но когда зверь вселяется в него, Ахиллес оказывается полностью в его власти.

 – И как все это происходит, как уходит зверь?

 – Ярость постепенно выгорает, Ахиллес остается истощенным, но становится самим собой, – ответил Одиссей.

 – Так вот почему женщины его боятся... Потому что в такие моменты он – это уже не настоящий Ахиллес... То есть я имею в виду, он изменяется в буквальном смысле.

 – И теперь ты тоже будешь его бояться? – спросил Одиссей.

 – Нет. Я не такая, как другие женщины здесь.

 – Такая ты или нет, Ахиллес становится опасным когда им овладевает ярость берсеркера. Я бы посоветовал тебе быть поосторожнее, когда вы останетесь наедине.

Казалось, Одиссей хотел добавить что-то еще, но вместо того стиснул зубы, лицо его стало чрезвычайно серьезным, и он уставился в сторону моря.

 – Я буду осторожной. И еще, – добавила Катрина с мрачной улыбкой, – я ведь под защитой богини, ты не забыл?

Лицо Одиссея смягчилось.

 – Я бы никогда не забыл о своей богине, царевна.

Одиссей слегка замялся, потом добавил:

 – Но даже будучи под защитой Афины, ты все-таки убежала от него.

Кэт вздохнула.

 – Да... ну, похоже, это было наилучшим выходом. Видишь ли, то, что с ним произошло, слишком удивило меня. Я оказалась захваченной врасплох, но такого больше не случится. Так ты говоришь, эти изменения начинаются при сильных эмоциях?

 – Именно так.

 – Тогда почему он не изменился там, в шатре Агамемнона? Ахиллес ведь ненавидит этого царя, так?

Одиссей кивнул.

 – Да.

 – А ненависть – сильнейшее из человеческих чувств, и я знаю, что в тот момент Ахиллес просто истекал ею.

На лице Одиссея мелькнуло недоумение.

 – Истекал – значит, очень гневался, – быстро пояснила Кэт.

 – Ох, да. Агамемнон всегда отчаянно злит Ахиллеса.

 – Ладно, и опять тот же вопрос: почему же он не изменился?

Одиссей пожал плечами.

 – Ахиллес был спокоен, он владел своим гневом и...

 – Погоди! – перебила его Катрина, – Объясни мне вот что. Ахиллес ведь должен много тренироваться, чтобы поддерживать боевую форму, так? Значит, он постоянно работает с мечом или с чем-то там еще, и, наверное, ему приходится много бегать ради физической формы?

 – Так?

 – Ну да, Ахиллес часто тренируется. И он изумительный бегун.

 – А берсеркер завладевает им, когда он занят тренировкой?

 – Нет. Я никогда не видел, чтобы берсеркер входил в него во время упражнений.

 – Но Ахиллес ведь при этом может разгорячиться, вспотеть, устать до изнеможения? – продолжала спрашивать Катрина, волнуясь все сильнее и сильнее.

 – Да, конечно.

 – Вот оно! – воскликнула Кэт, – Если он остается спокойным в физическом смысле, неважно, как он рассержен. Никаких изменений не происходит. И это же действует в другом направлении. Пока он справляется со своим эмоциональным откликом, то неважно, как велика его физическая нагрузка: он все равно остается самим собой. Вот почему на нем так много шрамов. Могу спорить на что угодно, что только в том случае, когда ускоренное сердцебиение и дыхание совпадут с эмоциональным подъемом, это приведет к началу изменений, и только это. Значит, кто-то должен здорово вывести его из равновесия, чтобы его сердце забилось быстрее, и при этом еще и вести себя бесцеремонно...

Кэт прохватило легкой дрожью, когда она осознала, Что все это может означать, если вспомнить тот поцелуй на берегу.

 – Полагаю, в этом может быть смысл... если, конечно во всем этом вообще может быть хоть какой-то смысл, – пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Одиссею. – Его изменения одновременно и физиологические, и эмоциональные, а значит, должен быть некий спусковой крючок, основанный и на том и на другом.

Одиссей внимательно слушал Катрину.

 – Ты – самая необычная из женщин, царевна.

Кэт открыла было рот, чтобы ляпнуть что-нибудь вроде: «Это потому, что я оракул или что-то там такое», но тут за их спинами раздался низкий голос Ахиллеса:

 – Чем я обязан удовольствию видеть тебя здесь, Одиссей?

Одиссей вежливо улыбнулся и встал, обменявшись с Ахиллесом приветствием, то есть сжав его руку повыше кисти.

 – А разве старый друг не может прийти без каких-то особых причин?

Волосы и туника Ахиллеса промокли насквозь, но он принес не только свою кирасу, но и пустой кубок, который Кэт уронила, сама того не помня. Под глазами великого воина залегли темные круги, которых, как могла бы поклясться Кэт, не было, когда они прервали самодеятельный сеанс психотерапии, – но в остальном этот человек выглядел совершенно нормально.

 – Так значит, тебя послал Агамемнон.

Улыбка Одиссея стала шире.

 – Разумеется.

Губы Ахиллеса искривились.

 – И тебе придется доложить ему, что я и в самом деле говорил серьезно, я не стану участвовать в завтрашнем сражении.

 – А твои мирмидоняне?

Ахиллес пожал широкими плечами.

 – Мои воины – соратники мне, а не рабы. Они будут делать, что пожелают.