Галина Гончарова - Новогодняя вампирская сказка (СИ) Страница 3

Меня остановила эта музыка.

Она была сродни удару. Сродни горящему на снегу костру. Такая же неневозможная - и существую-щая. Бушующая проснувшимся вулканом. Обжигающая душу и вытесняющая разум.

И я остановился под окном. Мне было безразлично все, кроме нее. Я слушал.

Когда музыка стихла, я еще стоял под окном. Час? Два? Не знаю. Охотился я уже за полночь. Это точно. А на следующий день ноги сами принесли меня сюда. В это же время.

Неизвестный музыкант не разочаровал меня.

Скрипка так же бушевала бурей столетия. Выворачивала деревья традиций, рушила крепостные сте-ны приличий, разносила в пух и прах скалы устоев. Такая музыка стихийна. ЕЕ сложно записать и почти невозможно слушать. И я был уверен - никто другой не сыграет это - так.

Так вдохновенно. Так безумно. Так ... отчаянно.

Для этого исполнитель должен носить ад в своей душе. Или жить в аду - разница невелика. Но если этого нет - не будет и такой музыки.

И я - решился.

Мне хотелось знать кто это. Почему так?

В комнате певца был балкон. И приоткрытая балконная дверь. Второй этаж? Мелочи для вампира. Я оттолкнулся от земли - и легко взлетел на соседний балкон. Окно там было темным. Никого не было. Что ж, тем лучше. Я бы не постеснялся оглушить или убить хозяина дома, но - зачем? Смешно. Вам-пиры, которых считают кровожадными хищными тварями, на самом деле вовсе не такие. Нам претит бессмысленное убийство.

Как и наши прародители, мы можем забрать отданную нам жизнь, можем отпустить на свободу ду-шу, можем наслаждаться яростью боя и убивать в его горячке. Но убивать беззащитных?

Фи.

Мы не палачи.

Мы волки человечества. Я бы сказал... санитары леса.

Я улыбнулся пришедшей в голову мысли и дождавшись, пока музыка прекратится, перешел на сосед-ний балкон и постучал в окно.

***

Яна.

Я перевела дух и отложила скрипку. Музыка измотала меня до последнего предела. Но так я могла улыбаться. Выплеснув все отчаяние в стоне скрипки, я могла глядеть в глаза родным. Могла строить планы на дальнейшую жизнь. Могла... существовать.

Чего уж там. Разве это жизнь - для девушки восемнадцати лет?

Я никого еще не любила. Ни с кем не была в близких отношениях. Даже с Валерой мы просто пока гуляли под ручку и целовались. Может, через два-три месяца...

Не случилось.

Будь он проклят, тот пьяный паразит на БМВ!!!

Пусть он горит в аду, если ад - есть!

Он погиб почти моментально. И я не жалела о его смерти. Только о том, что не могу плюнуть в его могилу. Он - ушел. А вот я - существую. Это не жизнь, поэтому я не говорю, что я - живу. Это мед-ленное скольжение к смерти.

Я не чувствую свои ноги. Вообще не чувствую.

И мне еще чертовски повезло, что я не хожу под себя. Такое тоже бывает. Слава богу, хоть этого со мной не произошло и мне не приходится жить в памперсах.

Но о любви, о детях - можно даже и не мечтать.

Я и не мечтаю.

Я оплакиваю свою жизнь. Я не имею на это права? Но я не взваливаю свою боль на родных. При них я всегда спокойна. И даже строю какие-то планы. И пытаюсь их выполнять. Они не заслужили такого го-ря, как мое самоубийство. Я - любимая и любящая, дочь и сестра. Это - все, что мне остается. И я намерена получить хотя бы эти кусочки счастья. Кто знает... у меня будут племянники, я заведу себе троих кошек...

В окно тихонько постучали.

Я дернулась - и вгляделась в темное стекло.

- Можно войти?

И в комнату шагнул самый потрясающий мужчина из всех, которых я видела за свои восемнадцать лет.

Высокий, худощавый, с резко очерченным лицом, словно вырубленным из камня - он произвел бы фурор в любом обществе, в котором соизволил появиться. Каштановые волосы его блестели от снежи-нок. На улице декабрь. Яркие глаза были абсолютно черного цвета. Радужка и зрачок сливались в еди-ное пятно мрака. Черные джинсы и белый свитер подчеркивали бледность его лица. Ярко-красные гу-бы улыбались.

Я была очарована.

Я была разочарована.

Я была взбешена.

Ну почему я - калека!?

Господи, за что!?

- Вы уже вошли, - буркнула я. - Кстати, а откуда вы взялись? Марья Семеновна ничего о вас не гово-рила.

Марья Семеновна - наша соседка, носящая в доме скромное, но говорящее прозвище: "чума египет-ская". Знают двое - знает и свинья. Поверьте, то, что знает Марья Семеновна, будут знать даже чук-чи и алеуты. В зверски преувеличенном и искаженном виде, но ведь главное - не правда, а информа-ция? Родись Марья Семеновна лет на пятьдесят позже - она бы стала журналюгой, за которую сража-лись бы все журналы мира.

Если Марья Семеновна случайно видела вас идущей под руку с молодым человеком - назавтра же все будут знать, что вы тайно вышли замуж, уже сделали три аборта, а муж у вас - наркоман и любитель распустить руки.

После моей травмы, Марья Семеновна распустила по дому слух, что меня два раза уже вынимали из петли, а один раз я резала вены бритвой. И спасли меня только потому, что мать, решив застать отца с любовницей, пришла домой не вовремя.

Так-то.

Логика тут не участвовала. А любой, кто просил объяснить, как, сидя в инвалидном кресле можно сделать петлю и накинуть на люстру, и какой придурок отец приведет домой любовницу, когда там больная дочь - тут же объявлялся врагом номер один.

Поэтому на пришельца я посмотрела с явным недоверием.

- Я племянник. Из... Крыжополя. Проездом в городе на два дня, - объяснил незнакомец. - Услышал, как вы играете - и решил зайти познакомиться. У вас талант.

- спасибо. - Грубить было... некрасиво. Все произносилось таким тоном, что хотелось просто изви-ниться за свои нелепые подозрения. И сказать: "вали отсюда, не терзай душу" было еще более невеж-ливо. Он же не виноват. Ни в чем. Только... почему он такой красивый...

- Расскажите, вы играете с детства?

- Нет. Это недавно.

- в то же время, когда? - мужчина (почему-то мне и в голову не пришло назвать его парнем, мужи-ком или братком) кивком указал на мои ноги.

Догадливый. Я сидела в инвалидном кресле. Но ноги были прикрыты одеялом. Мне было неприятно, что кто-то на них смотрит.