Анастасия Павлик - Перламутр (СИ) Страница 3

Прикрыв глаза, я затянулся сигаретой.

— Хорошо, дети. Я помогу вам достать зерно.

— Не просто зерно, — хихикнул Константин, — а Папу Чистильщика.

Пепел горкой праха упал на ковер. Я пристально посмотрел на Константина. Расстегивая верхние пуговицы на своей черной кружевной рубашке, он улыбался как закинувшийся мощным галлюциногеном любовник. Малыш был в ударе.

— Эта дрянь не для шуток! Совсем не для шуток, черт возьми!

— Да, именно, охренительно, к черту шутки, — Константин привалился плечом к стене. Щелкнула зажигалка, выпуская язычок пламени. Блондинка смотрела на него и в ее глазах была чистая страсть. Она хотела его так же, как он хотел Папу Чистильщика. — Папа в порошок стирает кости, индивидуальность. Мощная штучка. Защекочет до смерти. Кстати, народ, как насчет чашки чая?

Ладно, думал я, дети знают нюансы. Они тоже готовились к смерти, но перед этим хотели прихватить с собой пару-тройку засранцев. Добиться справедливости в обществе, где балом правит борьба, эксплуатация, неудовлетворенность и разрушение. Я тоже когда-то был обдолбанным бунтарем, а теперь моя девушка умирала, а внутри меня пускал корни перламутр — я чувствовал это, чувствовал его движение и соки. И я был бережен с ним.

За окном занимался светодиодный пожар. Звенели, закручивались в спирали электрические осадки. Просыпался город обкуренных людей.

Пристроившись на подоконнике, раскуривая женскую тонкую сигаретку, Константин посвящал меня в великий план мести. Чувак был великолепным рассказчиком, его ругань была гармоничной, почти камерная музыка, под которую хочется плакать

В жизни всякое случается: ногти иногда скрипят по стеклу, высыпаются волосы или пахнут какой-то левой сукой руки. Но слезы — это портал в никуда. Поверьте, я знаю.

Я слушал Константина, время от времени поглядывая на ангельского лика мальчишку, и постепенно до меня доходила белая и лучистая истина: мальчик ни кто иной, как Человек, исключение, выделенное вишневым курсивом. Вот что с ним не так. Вот почему этим сумасбродам нужен Папа Чистильщик. Потому что мальчишка — Человек, без подсаженных генов и проглоченных ранее зерен. Чистенький как младенец. При особом подходе способный стереть в пыль любого, кто встанет у него на пути.

Моей Агнии не помог бы даже Чистильщик. Она любила зерна также сильно, как любила меня, и закидывалась ими, если могла раздобыть. Думаю, именно из-за этого, из-за дикого микса программ в ее теле нанотату на ее запястьях каким-то образом мутировало, эволюционировало, начало сбоить — не знаю.

И теперь ей не то, что Чистильщик, — смерть не поможет.

Я закурил третью по счету сигарету. Святая троица: Отец, Сын и Святой Дух. Мы охотились за Отцом, и в этом нам должен был помочь Сын и Святой Дух. Сын в данный момент грелся разглаживал несуществующие складки на своих кожаных штанах, а Святой Дух отсутствующе смотрел в окно. Да, в этом юноше определенно была святость — святость незачумленного технологией и генным строительством духа. Он мог гордиться собой.

Сигарета тлела в моих пальцах, тлели мои мозги. Мое сердце было застрелено.

Крабы — это шлюхи современности. Они распродают свое тело постепенно, по кусочкам, истинным ценителям человеческой органики, славным малым — фермерам. Они также сотрудничают с нами, толкачами. Если вы занимаетесь сбытом запрещенных конфеток, крабы помогут вам сохранить ваш продукт в целости и сохранности. Этакие живые камеры хранения.

Но приходит время платить по счетам и забирать свое. А я всегда забираю свое. Всегда.

Мой краб работал в метро, на станции Земляничные Поля. Он сидел возле двери в сортир; табличка на его груди гласила: «Я хотел, чтобы мир обтесал меня, но не хотел, чтобы так сильно и так больно». Я нашел это поэтичным. Что ж, возможно, это было его откровение, его песнь. Меня, впрочем, совершенно не интересовало, чего когда-то хотел или не хотел этот обшарпанный кусок собачьих экскрементов. Мне лишь нужно было забрать у него то, что принадлежало мне по праву. У этого жалкого подобия на человека все всегда что-то забирали, но никто никогда ничего не давал, даже проржавевшая банка перед тем, что когда-то было ногами, была пуста — ни монеты, ни жетона, ни огрызка.

Я подошел и сверху вниз уставился на краба. Не тело, а разваливающаяся от холестерина, жира и синяков луковица. Быть может, во мне проснулась жалость (кто знает?), и я достал из кармана двадцатку, наклонился и сунул в банку. Банка была в клочьях налипшей шерсти. Краб поднял на меня налитые дешевой технонаркотой глаза. Секундное замешательство. Потом грязная рука скользнула в накинутую на плечи тряпку и извлекла нож. О да, мой краб был рад видеть меня.

Я ударил толстяка коленом в лицо и, когда он взвыл от неожиданности и боли, ткнул стволом в лоб. Это был отличный револьвер, купленный за полцены по связям у старого приятеля Моисея, инвалида-извращенца, которого пришлось застрелить с этой же пушки — чувак линял и, соответственно, располагал в тот момент нечеловеческим аппетитом. Револьвер стал моим новым приятелем.

— Спрячь нож, красавчик, иначе я засуну его по самую рукоять в твою продажную задницу. Или, может быть, ты предпочтешь мою сталь?

Краб завизжал, плюясь кровью из расквашенного носа. Я вновь ударил его. Его лицо было рубиновой маской. Потрясающий абстракционизм.

— Забей же, дружище, на приличия, — выдавил я, наклоняясь к нему. — На этом празднике жизни все свои и меняются партнерами. Я пришел не по твою душу, а по свое зерно.

— Я думал, тебя прикончили, — прохрипел краб.

— Да, печальный ублюдок, я тоже на это надеялся. Я тоже.

И тут наши взгляды встретились; я понял, что должно произойти.

— ПОМОГИТЕ! ОН НЕВМЕНЯЕМ! ОН ХОЧЕТ УБИТЬ МЕНЯ!

Что да, то да. Два попадания из двух.

Нож словно сам прыгнул в руку.

Крабы охраняемы законом о трудовой деятельности. Правительство называет это работой — сбор подаяния, жалких крошек с пестрого пира ангелов и потягивающего «Джонни Уокера» Белого Босса. И если такое дерьмо, как бомж-инвалид, позовет на помощь в людном месте, ему наверняка ее окажут. Это как раз было людное место, а я ненавидел продажные шкуры.

Я вогнал лезвие в руку краба — чуть ниже плеча — и поддел. Все очень просто: это было именно то место, куда я около года назад поместил на сохранение старину-чистильщика, великого и ужасного Папу всех программ.

История такова: я достал Чистильщика у одного моего приятеля, который, будучи в состоянии крайнего опиумного дурмана, отдал мне Папу в обмен на пару мелких зерен. На следующий день приятеля пристрелили в его же логове — братья по бизнесу приходили за Чистильщиком. В связи с этими обстоятельствами я решил сбыть товар как можно быстрее и поместил его на длительное хранение в живую камеру хранения. Но это в прошлом. Мой краб оказался с характером. По-моему, он лишился слишком много своего, поэтому теперь воспротивился отдавать инородное, чужое. Мерзавцу следовало быть со мной повежливей.