Рейчел Уорд - Числа. Хаос Страница 3

Кажется, для районной школы тут не так уж и плохо. По крайней мере, все новенькое и чистенькое, а не обшарпанное, как я ожидала. Новенькое, правда, только потому, что старое здание подожгли во время волнений 2022 года, а репутация у «Форест-Грин» осталась прежней: крутой режим, крутые детки. Когда мама с папой сообщили, что определили меня сюда, сердце у меня екнуло, а потом я подумала: «Какого дьявола? Школы — они все одинаковые. Школа, дом — один черт, все равно тюрьма, так ведь? Везде тебя подгоняют под стандарты». Где я, не важно — голова моя при мне, и что в ней делается, никто не проконтролирует.

И вообще, не важно, куда меня послали, я все равно здесь долго не задержусь. У меня свои заботы — ну, то есть одна большая забота или, лучше сказать, маленькая забота, которая растет с каждым днем. А значит, пора думать своей головой, планировать, решать.

Надо стать самой себе хозяйкой.

Больше ждать нельзя.

Пора бежать отсюда.

Адам

Он первый начал. Я не виноват.

Когда я выходил утром из дому, бабуля просила не нарываться на неприятности, да я и сам не собирался. Всего-то хотел — явиться, зарегистрироваться, сделать что скажут, и вернуться к бабуле.

Я заранее знаю, что там будет прорва «двадцать седьмых», потому что их везде прорва. Я засекал их все лето. Записи в книге показывают одно и то же, где бы я ни побывал.

«Килберн-роуд. 84».

«Винный магазин, шерри для бабули. 12».

Их так много, что я больше не записываю подробностей. Не могу. Я только фиксирую, сколько когда видел. Тех, у кого другие числа, или знакомых я записываю как полагается. Мне от этого сразу легчает — хоть немножко. По крайней мере, раньше легчало. Но чем дольше я живу в Лондоне, тем отчетливее понимаю: мы с бабулей крепко облажались. Не надо было сюда приезжать. Здесь опасно. Скоро погибнет много народу.

Вот я и решил: буду держаться тише воды ниже травы, делать все как следует, чтобы бабуля была довольна, но только до тех пор, пока не разберусь, как унести отсюда ноги и куда податься. Надо найти место, где нет «двадцать седьмых». Если никто не собирается погибать в январе 2027 года, так, наверно, и у меня больше шансов выжить — своего-то числа я не знаю, вот в чем дело. Не знаю — и все. Узнать его можно только одним способом — найти другого человека, который тоже видит числа, — а я почти уверен, что я такой один.

В дверях у стойки регистрации давка. Не люблю толпу и никогда не любил — много народу, много смертей, — но все равно заставляю себя пройти в ворота и встать в очередь. Моргнуть не успеваю, как позади набирается толпа, словно стадо в загоне, деваться мне некуда, меня колотит. На верхней губе и под мышками пробивается пот. Оглядываюсь в поисках выхода. Кругом числа, числа, все кончаются на 2027, и вдруг это все обрушивается мне на голову — грохот, хаос, застрявшие руки и ноги, сломанные кости, тьма, отчаяние.

Надо брать себя в руки. Мама меня научила.

«Дыши помедленнее, — говорила она. — Надо себя заставлять. Вдох через нос, выдох через рот. Ни на кого не смотри. Гляди под ноги. Вдох через нос — два, три, четыре, — выдох через рот — два, три, четыре».

Стараюсь не смотреть по сторонам, гляжу вниз, в лес ног, ботинок, сумок. Если не видеть числа, это ощущение пройдет. Я приду в норму. Дышу я неровно и мелко, воздуха не хватает, чтобы наполнить легкие.

«Вдох через нос, выдох через рот. Давай. Все получится».

Не помогает. Только хуже. Сейчас меня вырвет… или я хлопнусь в обморок…

Кто-то бьет меня по спине. Я упираюсь подошвами в землю и стою на месте.

«Дыши медленнее».

Почему не помогает?!

Сзади напирают сильнее. Какой-то парень так и лезет, пытается меня обойти. Сейчас повалит на фиг — и все, меня затопчут, раздавят в лепешку. Наверно, это он специально — но я такой смерти не хочу и не собираюсь сдаваться без боя.

Вот, опять!

Я разворачиваюсь и врезаю ему под дых локтем.

— Блин! Гляди, куда прешь!

Он так и выплевывает эти слова — парень чуть ниже меня, с кривыми зубами и стрижкой бобриком. Я сделал ему больно, и теперь по его взгляду видно: он хочет сделать мне больно в ответ. Знаю я этот взгляд — сто раз уже видел. Надо бы мне собраться, напрячься, приготовиться к первому удару, — но его число так и жжет меня. Не такое оно, как у всех, — странное. Парню осталось всего три месяца. 6122026. В мозгу у меня вспышка — нож, горячий металлический запах крови, — и от этого меня тошнит еще пуще. Не могу пошевелиться — его число, его смерть вцепились в меня мертвой хваткой. Закрываю глаза, пытаюсь отогнать эту картину, развеять чары. Открываю — за долю секунды до того, как его кулак бьет меня в лицо.

Кто-то, наверное, его толкнул: он задел мне только ухо, да и то слегка, но мне хватило, чтобы вернуться к реальности. Сжимаю кулак и бью его в живот. Ему больно, конечно, но до нокаута далеко — парень снова лезет ко мне, лупит под ребра раз, другой. Кругом визжат и хохочут, но это не важно. Важно — это мы с ним, он и я.

Даю ему сдачи. Теперь я уже хочу, чтобы ему было больно. Хочу прогнать его отсюда. Хочу все это прогнать подальше — этого парня, эту толпу, эту школу, бабулю, Лондон.

— Хватит, ребята, брейк!

Это охранник — размером с небольшую ropy. Пробирается сквозь толпу и хватает нас обоих за шкирятник.

Крысорожий пытается протестовать.

— Ничо я не делал! А он взял и как навалится на меня! Ну и чо мне было делать, а?

В ответ его только еще разок встряхивают и велят заткнуться.

Нас волокут вперед, толпа расступается. Заставляют по одному пройти через рамку-металлоискатель, а по ту сторону еще и обыскивают. Потом нас конвоируют по коридору в какой-то кабинет, где нас ждет завуч.

— Судя по вашему сегодняшнему поведению, мы напрасно приняли вас в нашу школу.

Завуч весь такой в рубашечке и галстучке — из тех, кто не говорит, а только выступает. Зачитывает нам «Закон об антиобщественном поведении», но я не слушаю. Смотрю на перхоть у него на плечах, на обтрепанный рукав пиджака.

— Драться в первый же день — стыд и позор, стыд и позор! Что вы можете сказать в свое оправдание?

Думаю, крысорожий — оказалось, его зовут Джуниор — уже бывал в таких кабинетах. Знает, как положено себя вести. Мы оба сначала стоим молча, а секунд через десять мямлим:

— Нет, сэр, ничего, сэр.

— Не знаю, что вы там не поделили, но я требую, чтобы вы помирились, раз и навсегда. Пожмите друг другу руки, мальчики.

Мы глядим друг на друга — и снова его число застилает все остальное, и я оказываюсь рядом с ним в тот миг, когда нож входит в тело. Так и чувствую его испуг, неверие, жгучую боль.