Лабиринт Данимиры (СИ) - Бариста Агата Страница 3

Я подскакиваю с места.

— Повторите, что я сейчас говорил.

Первый раз за всё время Павел Викторович обращается ко мне прямо. А я-то уж было начала верить, что чаша сия меня минует.

— Э-э-э…  Мы оплот?..

Кое-что я всё-таки слышала сквозь дрёму. Про оплот точно что-то говорилось.

Павел Викторович внимательно на меня смотрит.

— Оплот чего? — Он, как учёный грач, с интересом наклоняет голову.

— Э-э-э…  стабильности и прогресса?

— Именно так, Данимира, именно так. Но хотелось бы услышать, какими именно способами наша Империя добивается гармонии столь различных по своей сути явлений, каковыми являются стабильность и прогресс.

Слова московского гостя катятся по поверхности моего разума, как рассыпанные пластмассовые бусины. Но и я не лыком шита. Я подбираю слова Павла Викторовича, нанизываю их на нитку в другом порядке и произношу в ответ такую же гладкую речь.

«Съел?» — думаю я. Все учителя говорят мне, что я способная.

— Прекрасно, Данимира, прекрасно, — удовлетворённо произносит Павел Викторович. — А теперь расскажите нам, что вы думаете о поступке вашего товарища Малыгина Николая.

Внезапно я чувствую острый приступ гнева. Я ощущаю, что безмерно устала от этого бессмысленного времяпровождения и что тоже с удовольствием что-нибудь бы подожгла. Колька, конечно, дурак, но мои мысли — это моё личное дело.

— Сегодня он поджёг берёзу, а завтра магию продаст? — цитирую я записку Одинцова и таращусь с честным выражением, хотя внутренне усмехаюсь.

Лицо у меня невинное и безмятежное, это я унаследовала от мамы. Только мама на самом деле такая, светлейшая из ведьм, а насчёт себя я не уверена.

Психолог задумчиво смотрит на меня, потом неожиданно усмехается и становится похожим на человека. Оказывается, кроме рта у Павла Викторовича есть глаза — серо-зелёные, с пушистыми ресницами и со смешливой искоркой на дне зрачков.

«Это ведь он специально нудятину разводил, — вдруг догадываюсь я. — Чтоб запомнили на всю жизнь».

— Такое развитие событий намного вероятнее, чем вам кажется, Данимира Андреевна, — всё так же усмехаясь, сообщает Павел Викторович. Из-за этой усмешки фраза звучит так, будто он отвечает на мои невысказанные слова. Может, он чтец мыслей? Редкая способность даже среди магов, но ведь встречается же.

Не успеваю обдумать эту возможность, как замечаю, что фигура передо мной размывается, серо-зелёные глаза бледнеют, остаются лишь зрачки, которые превращаются в блестящие чёрные бусинки на серой вытянутой морде.

— Ты завязла, — строго говорит морда голосом Павла Викторовича. — У тебя мало времени, двигайся дальше.

Странно. Раньше мне казалось, что дополнительные уроки по обществоведению — не лучшим образом проведённое время, а теперь не хочется уходить.

Здесь скучно, но безопасно, а там, куда мне придётся идти, скверно.

Но что-то толкает меня в грудь, и я с сожалением покидаю и это место, и это время…  надо бежать по этому странному лабиринту, надо догнать ускользающее, невозможное, унесённое ветром…

А вообще преподаватели по всем предметам у нас были замечательные — Завод следил за этим. И училась я без проблем. Если честно, мне даже в голову не приходило, что можно добровольно отказаться познавать что-то новое. Так что школу я закончила с красным дипломом, без помощи каких-либо сверхъестественных сил.

Я, как и мама когда-то, не отказалась от инициации ведьмовского статуса, но, положа руку на сердце, сделала это в предвкушении дополнительного бытового комфорта и всяких мелких радостей волшебства — кому ж не понравится быстро находить потерянные вещи, уметь объясняться с животными, птицами и книгами; у ведьм никогда не пригорает еда и не вянут комнатные растения. И ещё — вот оно, ради чего стоит быть ведьмой! — можно приказать одежде разгладиться самой.

Бытовую магию Империя тоже не одобряла, но чего греха таить, по мелочи жульничали все. Бороться с этим было невозможно, и на это власти смотрели сквозь пальцы.

Отец и мать обладали яркими магическими индивидуальностями и щедро делились знаниями со мной. В результате я умела гораздо больше, чем положено несовершеннолетней особе. Тем не менее об Академии Государственной магии мне никогда не мечталось, потому что тогда в процессе учёбы пришлось бы совершать достаточно неприятные поступки, к которым у меня не было никакой склонности. Да и после окончания Академии ведьмы были обязаны отработать длительный срок на императорской службе. А я хотела так же, как и мама, закончить библиотечный факультет Смольного института, найти свою библиотеку, пустить в ней корни и тихо-мирно жить в согласии с самой собой и окружающими.

Родители никогда не настаивали на моём продвижении по магической лестнице. Напротив, смеясь, отец говорил, что в наше время встретить скромную ведьму — это неслыханная удача, а уж он такой счастливец, что ему повезло дважды.

— Мы не скромные, мы ленивые, — отшучивалась мама. — Ты просто ещё не видел, на что способны лентяи, если потыкать в них палочкой и заставить что-то делать. Да мы горы свернём, лишь бы нас оставили в покое.

Мама была не только сильной ведьмой, но и мастером сейда, однако так и осталась хранителем маленькой заводской библиотеки в нашей зачарованной долине. Я в полной мере унаследовала от неё отсутствие амбиций.

Правда, надо отметить, что на мамином попечении оказались такие своеобычные экземпляры, что с ними справился бы далеко не каждый библиотекарь. Маме было чем гордиться.

Когда мне исполнилось семнадцать, надо мной нависла угроза в виде Имперского Реестра. Всех, достигших магического совершеннолетия, подвергали официальному испытанию. Если испытуемый показывал высокий магический потенциал, его имя попадало в Реестр. Это означало автоматическое направление на экзамены в Академию, карьеру в госструктурах и существенно повышало шансы приблизиться ко двору Императора.

На самом деле нависшей угрозой Реестр воспринимала только я. Все остальные считали его звёздной лотереей, где каждый билет — выигрышный. Инспектора из Отборочной комиссии встречали как посланца небес.

Снова слышу флейту, и снова солнечно.

Апрель.

У нас семейный совет.

— Девчонкам там вообще нечего делать, — заявляет отец. — У академичек вечно руки по локоть в жабьем навозе. Девочки должны чем-нибудь красивым и милым заниматься. Стихи писать, цветы выращивать. Что там ещё у нас есть красивого и милого? Ландшафтный дизайн, моделирование одежды, этот, как его, скрапбукинг, прости господи…  А лучше всего детей растить.

— Котов лелеять, — поддакивает манул Лёва, мамин фамильяр. Вообще-то его зовут Левиафан, но в нашей семье он быстро превратился в Лёву или Левонтия — в зависимости от поведения фамильяра. Манул избрал местом своего обитания заводскую библиотеку, но иногда удостаивал визитами и наш дом. В гостиной для него поставлен небольшой диванчик, накрытый старым жаккардовым покрывалом с вытянутыми нитками, и сейчас он валяется на нём, свесив толстый хвост до самого пола.

— Ага. Крестиком вышивать — тоже хорошее занятие, — добавляет мама с серьёзным лицом. И фыркает на папу: — Шовинист!

— Кто шовинист?! Я шовинист?! — Отец озадаченно чешет подбородок сквозь курчавую рыжую бороду. Потом вздыхает: — Ах, да…  совсем забыл…  да, я шовинист. Но чертовски обаятельный шовинист, и за это вы должны мне всё прощать. Данька, поступай в университет, на физмат.

— Пап, ты чего? — таращу я глаза. — Я физику и математику, конечно, знаю, но не особо люблю…  это совершенно другая магия, не моя. И кем я работать-то буду? Сумасшедшим учёным?

— Какое «работать», ребёнок? — веселится папа. — Там будет полно вумных мужиков, они тебя с руками оторвут. Замуж выйдешь, и пожалуйста — ландшафтный дизайн, скрапбукинг…  моих вумных внуков воспитывать будешь.

— И котов, — добавляет Лёва. — Моих внуков, они тоже не дураки будут.

Мама начинает сердиться.

— Андрей! Левонтий! Прекратите хохмить, не сбивайте ребёнка с толку! Данечка, не слушай этих шутов гороховых, детка. Ты должна сама решить, куда тебе хочется поступать.