Корпулентные достоинства, или Знатный переполох. Часть 2 - Цвик Катерина Александровна Страница 3

– Так как вышло, что о Марье никто до сих пор не знает, и почему Маша не стала официальной фавориткой, раз у венценосной четы все было так плохо?

Отец посмотрел на нее долгим взглядом и, снова уставившись на медальон в своих руках, ответил:

– Все было не так просто… Не для Маши. Дело в том, что императорской чете, тогда как раз сделали удивительный подарок, редчайший эликсир, что изготавливают только в далекой Индии. Как и у всех магически одаренных людей, у императоров могло быть не более двух-трех детей от одной женщины. После гибели царевичей осталась только Лизавета и все сильно переживали по этому поводу. А этот эликсир… Считается, что он может дать женщине возможность забеременеть и родить магу еще одного-двух детей…

Маменька вскрикнула. Видимо, уже все поняла. Я же продолжала хлопать глазами и ждать разъяснений.

– …На царя тогда сильно насели, да и царица решила сделать определенные шаги навстречу мужу. В общем, она забеременела. Разумеется, фрейлины узнали об этом первыми. Тогда Маша ко мне и прибежала. Сказала, что не желает разрушать семью и быть камнем преткновения. Я предложил найти хорошего человека и выдать ее замуж. На что она, заливаясь слезами, сообщила, что не видит себя с другим мужчиной и хочет посвятить себя Богу и уйти в монастырь. Я долго пытался ее переубедить, но такие желания игнорировать нельзя. Вот и отправил в Казанский Богородицкий монастырь. Решил, что постриг все равно дело небыстрое, пусть побудет в тиши и уединении, а там, может, одумается. Царь пытался ее на полдороге развернуть, но Маша лишь пожелала ему счастья и отправилась дальше. Никто тогда не знал, что она тоже беременна, а она и не сказала, даже в письмах ни разу не упомянула. Я смог к ней вырваться только в ноябре, а когда приехал, узнал, что она умирает – послеродовая горячка. – Отец прижал ладони к глазам, стирая набежавшие слезы, но быстро взял себя в руки и продолжил: – Меня тогда к ней пустили попрощаться, а она сразу о дочке просить начала. Чтобы я ей имя свое дал и царю ничего не говорил. «Не нужно вносить в его жизнь новый разлад, у них ведь тоже скоро ребеночек родится, да и много ли в том чести, чтобы быть незаконнорожденной? Пусть даже и царской крови. Не хочу я для нее такой судьбы! Поклянись мне, брат! Поклянись, что о тайне ее рождения никто не узнает, а ты мою девочку своей дочкой объявишь! Поклянись!» – после этих слов отец снова приложил руки к глазам. В наступившей тишине мы с маменькой сидели, как пришибленные, и не могли вымолвить и слова. – Я поклялся. Не мог не поклясться. Она ведь умирала… У меня на руках умирала… Я тогда спросил, как она дочку назвать хочет, а она отчего-то заплакала. Тогда я предложил Машенькой назвать в ее честь. Она головой замотала и попросила, чтобы только не Машей, не нужно ей мамкину судьбу таким именем приманивать. Уж если так хочу, то лучше пусть Марьей будет, имена разные, а звучание схожее. В тот же день Машенька и умерла… Я тогда не знал, что мне делать с маленьким визжащим комочком, что мне вручили монахини. Не знал, как смотреть на этого ребенка и не винить его в смерти любимой сестры, не знал, как сказать, что теперь это моя дочь, не знал, как, не нарушив клятву, признаться собственной жене, что вовсе не отец этому ребенку. Вот и сказал, что ребенок мой. Я позже попытался все как-то объяснить, но ты меня и слушать не стала. Не знаю, как уж и простила…

Не выдержав, маменька встала и подошла к мужу, положила руку ему на голову и погладила, утешая. Он перехватил ее ладошку, поцеловал и прижал к своей щеке:

– …Я потому и дальше предпочитал молчать, чтобы не теребить раны. Знал, что поступаю неправильно и по отношению к тебе, и по отношению к Марье. Но думал, что уже поздно что-то менять. Я струсил, впервые в жизни струсил… И если бы не ты, Евдокия, – он посмотрел на меня, – то из-за этой трусости сегодня могло не стать и Марьи. – Его лицо совсем потемнело, он замолчал, а маменька высвободила свою руку и обняла его за плечи.

– А царь? – все же решила узнать я.

– Что царь? – не понял он.

– Он знает, что Марья его дочь?

– Нет. Я тогда его возненавидел. Хотел сделать что-то такое, чтобы отомстить за сестру. И не нашел ничего лучшего, как сдержать собственное слово и не сказать, что у него есть ребенок от любимой женщины. Он ведь и правда ее любил. Сильно… Я это понял в тот момент, когда он после известия о ее смерти враз поседел и с тех пор начал быстро стареть. А уж после того, как царица пятыми родами померла, так и вовсе сдал.

– Но теперь ведь шила в мешке не утаишь.

– Я уже не раз думал об этом. И царя уже давно не виню в тех событиях, – ответил отец. – Но не думаю, что сейчас время для таких новостей, да и не уверен, что кому-то вообще стоит об этом знать. Никаких привилегий это девочке не добавит. А лишние разговоры ей ни к чему.

– Но ведь у нее четыре вида магии, которые она захочет развивать!

С отца станется запретить ей пользоваться магией вообще. А я не могла позволить такому случиться! А потому, пока он снова не включил режим «Я же глава семьи и знаю, как лучше», нужно поднимать этот вопрос и направлять его решение в нужное русло. Маменька, вон, тоже насторожилась.

Отец насупился, явно готовясь сказать, что лучшим вариантом будет запретить девочке пользоваться магией. Я даже могла просчитать ход его мыслей. Мол, подрастет, он ее замуж выдаст за преданного человека, а там мальчики пойдут, которые, скорее всего, один вид магии потеряют, но и с тремя они смогут укрепить род.

– Папенька, вы уже однажды умудрились испортить жизнь этой девочке! И не только ей! Поверьте, маменька до сегодняшнего дня мучилась от того, что вы в любой момент способны на измену. А уж сколько пришлось пережить Марье! Нелюбимый, всеми презираемый ребенок в семье! Я до сих пор не понимаю, как она умудрилась не озлобиться и сохранила веру в людей! И виной всему этому стала ваша трусость! Вы сами только что в этом признались! Так имейте хоть теперь смелость сделать ее жизнь счастливой! Всего-то нужно подумать, как решить эту проблему к всеобщему удовольствию!

Папенька дернул кадыком, насупился и нехорошо на меня посмотрел, усы его встопорщились. Маменька, предвидя грозу, начала гладить его по плечам и сделала мне большие глаза.

«Н-да, что-то я дала лишку. Не нужно было так прямо макать отца в его ошибки. Но если не сейчас, то когда?»

– Простите меня, папенька, – потупилась я. – Мне не следовало так говорить.

После недолгой паузы он произнес:

– Верно, не следовало… – угрюмо ответил, погладил руку жены и продолжил гораздо более спокойным тоном: – Но глупо обижаться на правду. Я и в самом деле принес своей семье немало горя… Но что же ты предлагаешь?

А я подумала, что, несмотря ни на что, мой отец очень сильный человек – не каждый смог бы признаться, что был не прав, и принять критику. Конечно, было видно, что далось ему это нелегко, но ведь далось!

Ожидая моего ответа, он открыл медальон и погладил в нем изображение. После чего протянул его мне. Миниатюра была такой искусной, что я поначалу приняла ее за цветную фотографию. Но здесь прогресс до такого не дошел. Изображенная молоденькая девушка была очень красивой: тонкие черты лица, мягкий овал… Марья сильно была на нее похожа. От отца же ей достался волевой подбородок. Невольно я тоже погладила изображение и, наконец, ответила на вопрос:

– Мне трудно что-то предлагать, надо все обдумать.

– И все же? Ты против того, чтобы она не занималась магией. Значит, нам нужно все рассказать императору. Скорее всего, он ее признает, и станет Марья признанным бастардом. Что дальше? Сейчас вокруг трона и так столько интриг, что мы не успеваем разгребать! Да и царь, как бы хорошо ко мне ни относился, доверять перестанет. Ведь не зря же мы столько лет прятали бастарда – точно что-то замыслили! И не докажешь никому, что ни о чем таком даже не думали! Все это может больно ударить по нашему роду и по твоей затее с магической гимназией!

Хуже всего, что отец прав. Все вполне могло именно так и повернуться. И тогда я не удивлюсь, если и думать насчет магии не придется: царь запретит ее женщинам, раз уж идея исходила от неблагонадежного источника. Н-да…