Проект «Ода» - Илья Воробьев Страница 3

– Ровно через двадцать пять часов, идёт? После нашего обеда.

– Идёт.

Ханебо спросил:

– Дело касается чего?

Сеня сначала замялся – ведь, определённо, это не тот предмет, о котором можно было болтать, – но всё же ответил:

– «Пришествие».

III

Через двадцать четыре часа я полностью раздетой лежала на рояле.

Пальцы Ханебо медленно и чувственно перебирают клавиши. Нежная и ласковая мелодия, размеренная и звонкая как весенняя капель, льётся вокруг меня. Я с наслаждением ощущаю холод лакированного дерева и, закрыв глаза, представляю, как купаюсь в ледяном озере высоко в горах, грудью чувствуя брызги водопада.

Поворачиваю голову и вижу Ханебо. Во фраке и с бабочкой, с приглаженными волосами, он совершенный джентльмен. Я хочу ему улыбнуться.

И я смотрю на него ледяными глазами.

Он играл увлечённо, не поднимая головы. Когда он закончил, я уже задумчиво смотрела на чёрный потолок.

– О чём думаешь, дорогая? – спрашивает он.

Я чувствую его заботливый тёмный взгляд. И мне не хочется отвечать на него.

– О наших роботах, и довольно давно, – говорю я и делаю паузу. – Мы используем глубокое обучение на нейронных сетях, сочетаем обучение с учителем и с подкреплением, но… они остаются бездушными глупыми машинками. Учёные давно уже не совершенствуют искусственный интеллект – небезопасно, видите ли! Но, может, мы вернёмся к нему?

И всё же я поворачиваю голову и смотрю Ханебо в глаза.

– Что, если нам удастся создать искусственный интеллект, способный к восприятию? Интерпретируемый, точный!

Искусственный интеллект третьего поколения.

Первое поколение основывалось на знании: машина использовала готовый набор правил и фактов об окружении и на их основе рассчитывала дальнейшие действия. Никаких предсказаний – железная логика. Текущее второе поколение основывается на данных: система анализирует базы данных и сама выводит эти правила и факты об окружающей среде, которыми руководствуется далее. Прогнозирует и обучается – с учителем, без него или с подкреплением. Нейросети здесь – великолепный инструмент. Но такой искусственный интеллект – не более чем «чёрный ящик», дающий лишь правильный результат. Он подобен студенту, бессмысленно воспроизводящему алгоритм: результат есть, но понимания нет. Нет целостной картины. Нет восприятия. Искусственный интеллект нового поколения должен быть способен к восприятию, а также должен сочетать в себе черты двух предыдущих – знание и способность к обучению3.

И это то, чего сегодня боятся учёные.

Ханебо улыбнулся.

– Зачем он нам?

– Затем же, зачем вообще существует наука! – повышаю я голос. – Автоматизировать труд, избавить человечество от тяжёлой работы.

– Без тяжёлой работы человек регрессирует. Когда он перестал скакать по веткам, деформировались пальцы ног. Когда он перестал нуждаться в тепле, исчез плотный волосяной покров. Когда он придумал механизмы и начал изучать мир, мышцы перестали расти самостоятельно, как у родственных обезьян. Если лишить человека мыслительной и физической деятельности, он станет… тупым мешком жира.

– Можно ходить в тренажёрные залы, а мышление тренировать играми и задачами.

– Можно, но никто не будет так делать, – смеётся Ханебо. – Удовольствия страшны тем, что они бывают без «побочных эффектов»: дискомфорта, цены, усталости. Вместе с ленью удовольствия тянут каждого на дно.

Вдохновлённый своей же речью, Ханебо начинает играть какую-то лёгкую мелодию, которую я никогда не слышала.

– Сейчас мы преодолеваем эти пороки сравнением. Когда перед глазами есть человек совершеннее, мы невольно стремимся к его высотам. Совершенные роботы, с другой стороны, по умолчанию недосягаемы для человека. Мы все станем равными – в том смысле, что все одинаково потеряемся и регрессируем.

Я вздохнула. Никогда не думала о таком.

– Это если таких роботов будет много, – продолжает Ханебо. – Если сделать недостаточно, тогда и суть такого идеала не будет удовлетворена. Когда роботов много и они умеют мыслить, всегда существует опасность их мятежа.

– Перчатки по-прежнему будут у нас. Они не избавятся от программ в своих чипах, – отвечаю я вяло.

Мне кажется, с Ханебо бесполезно спорить. Любые наши разговоры заканчиваются тем, что я принимаю его позицию. Нет, он никогда не давит и принуждает. Просто он всегда находит, чем разбить твой аргумент, и выдаёт свой, который ты ничем разбить не можешь. А рационалисты вроде нас с Ханебо привыкли держаться только обоснованных мнений. Ведь именно такой подход и привёл человечество к процветанию.

– А как люди избавляются от неправильно работающих органов и продолжают жить? – парировал Ханебо. – Произвести нужный чип и трансплантировать – это несложная задача для будущего робота.

Ну вот, я же говорила. Мне нечего ответить.

Я поворачиваю голову и улыбаюсь одними губами.

– Наверное, ты прав, дорогой.

Он видит фальшь моей улыбки, и глаза его тускнеют.

Пальцы замерли, и в зал прокралась тишина. Мои губы расслабились. Мне стало горько и тяжело от своей бездушности, грудь словно разъедало кислотой. Но было и обидно от того, насколько Ханебо недосягаем для меня. Меня не волновало его тело: женское тело всегда изящнее и красивее мужского.

Разум. Выдержка и разум.

Впрочем, это мои проблемы. Я не имею права выливать свою слабость на Ханебо, словно помои.

– Ханебо, – зову его я.

Он живо поднимает голову, и глаза его светятся словно звёзды.

– Помнишь прошлогоднюю конференцию в Каире?

– По робототехнике, где нам пришлось выступать с чёртовым роботом-кошкой?

– Ага. Мне вспомнился тот молодой профессор, который ещё выступал на тему перспектив искусственного интеллекта. Немец. Как его – Тиэль?..

– Тиэль Бахвальд, – говорит Ханебо и вновь заливает наш тихий зал мелодией.

Она энергичная, быстрая… Резкая. Одна из композиций Шостаковича. Нужно играть на струнных, чтобы воспроизвести эти эмоциональные каскады, но фортепьяно, мне кажется, не очень подходит.

– Да, Тиэль Бахвальд, – протягиваю я, глядя в потолок. – Он совсем ещё мальчишка, правда?

– Зато амбициозный и любознательный.

– Не внушает тебе опасений?

– Внушал бы, если бы работал не просто в Кёльнском университете. Его интересы едва ли выходят за пределы научных, – говорит Ханебо.

Вдруг звонит его телефон, и струнные раскаты утихают.

Ханебо издаёт утвердительные звуки, глядя то в потолок, то на меня, убирает телефон и приказывает:

– Одевайся. Он здесь.

Я скользнула на пол и пробежала на цыпочках в другой конец зала, где лежала моя одежда. Паркет приятно холодил пальцы. Я быстренько влезла в накидку по типу древнеримской туники и вместе с Ханебо пошла заваривать гостю чай.

Сеня зашёл к нам на кухню без стука, и по случаю его пришествия мы включили наши мощные лампы. Поток холодного света облил бритую голову и дорогой костюм гостя.

Он улыбнулся и сел к нам за стол.

– Как ты? – спрашивает меня Сеня.

Я улыбаюсь и пожимаю плечами. Всё как обычно: работа,