Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе - Молли Винтер Страница 3

Сердце ушло в пятки. Это было похуже любого подтверждения. Я почувствовала, как мир качнулся, и мне пришлось опереться о дверной косяк, чтобы не упасть. Боль пронзила грудь, так, как будто в нее втыкали десятки кинжалов, и я с трудом подавила стон.

Я остановилась на пороге, судорожно сжав руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Пальцы побелели от напряжения, ногти впились в ладони.

— Гордан, — голос мой прозвучал хрипло, как будто издалека. — Ты не предупреждал о визите. Ни гонца, ни записки. Это не в твоих правилах — ты всегда предупреждал.

Он медленно, с театральной неспешностью обернулся. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по мне с головы до ног, будто проверяя, соответствует ли его жена должному виду. Видимо, нет, ведь на мне было простое домашнее платье, удобное для чтения у окна и для работы в саду, а не парадный наряд. Его глаза вспыхнули легким пламенем — это происходит, когда эмоции выходят из-под контроля.

— Алиша, — произнес он, и в его голосе не было ни капли тепла или радости от возвращения. Только властный тон, привыкшего отдавать приказы. Но под этим тоном я уловила нотку раздражения — он не любил, когда что-то шло не по его сценарию. — Это Инесса. И наш сын, Леон. Прошу любить и жаловать!

Последняя фраза прозвучала так цинично и легко, словно он представлял мне не свою любовницу и факт их измены, а новых придворных шутов. «Прошу любить и жаловать!» — это наглое, почти буффонадное приглашение принять участие в его гротескном спектакле, это плевок в лицо всем тем годам, что я была его верной, хоть и несчастной женой. У меня перехватило дыхание от наглости, от этой неприкрытой, издевательской легкости, с которой он выставил нашу личную трагедию на всеобщее обозрение, как какую-то пошлую банальность.

Слово "наш" прозвучало как выстрел в упор. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, и мир поплыл перед глазами. "Держись, Алиша, держись. Не дай ему увидеть, как тебе больно". Я сглотнула ком в горле и выпрямилась, стараясь сохранить достоинство. Леон взглянул на меня снова, и в его взгляде мелькнуло что-то от Гордана.

Инесса робко поднялась, совершив неловкий, слишком низкий для ее нового статуса книксен, отчего ее безвкусное платье раздражающе зашуршало. Ее руки слегка дрожали — это была не просто неуверенность, а смесь страха перед моей реакцией и сдерживаемого ликования от собственной победы. В ее глазах читалась сложная гамма чувств: животная опаска загнанной в угол мыши, понимающей, что ее могут прихлопнуть в любой момент, и в то же время — торжество кошки, все же пробравшейся в кладовку с молоком.

— Очень приятно, миледи, — прощебетала она голосом, который идеально подходил к ее приторным духам — высоким, сиропным. Но за этим сладким тоном сквозил колючий отзвук достигнутой цели. — Мы с Леоном так надеялись… что вы нас примете. — Она чуть подала вперед плечико, изображая покорность, но в этом жесте была и наглая просьба о одолжении, и уже почти чувство собственности. — Я слышала о вашем добром сердце от… от общих знакомых.

Последние слова она произнесла с едва уловимой паузой и крошечным, едва заметным подергиванием уголка губ, давая понять, что эти «знакомые» — не кто иной, как сам Гордан, и говорил он отнюдь не о моем «добром сердце», а о моей слабости и покорности, которую она теперь надеялась использовать. Она одновременно и боялась меня, и уже мысленно примеряла мое место, и это сочетание было отвратительнее откровенной злобы.

Я проигнорировала ее, впившись взглядом в Гордана. Ее слова повисли в воздухе, как дым от его пламени.

— Объясни. Сейчас. И без этих дурацких театральных пауз, — потребовала я, чувствуя, как голос крепнет от гнева. Мои кулаки сжались сильнее.

Он усмехнулся уголком губ, и эта усмешка была холодной, несмотря на его огненную природу. Ему нравилось, что он держит меня на крючке, нравилось мое напряжение — типичная черта, в этой ситуации он король обстоятельств. Но в глубине его глаз мелькнуло что-то новое — неуверенность? Он привык, что я подчиняюсь, как и все вокруг, и не задаю лишних вопросов.

— Что тут объяснять, дорогая? Все очевидно. Ты не смогла выполнить свою главную обязанность. Инесса смогла. За время, когда ничего не выходило, у меня появилась другая семья. Теперь у тебя есть выбор.

Он сделал паузу, давая словам просочиться в меня, как яд в рану. Его глаза горели, и воздух вокруг него нагрелся — так он всегда делал для запугивания. Леон, почувствовав напряжение, остановил игру и посмотрел на отца.

— Ты остаешься здесь. Твои апартаменты, твой статус — все остается при тебе. Но ты будешь помогать Инессе вести хозяйство и присматривать за Леоном. Или… — он кивнул на дверь, и в этом жесте была вся его холодная сущность, — ты берешь свои вещи и уходишь. Но в этом случае ты не получишь ни гроша. Ничего из того, что было куплено мной, ты забрать не сможешь.

Он сделал паузу, давая мне осознать весь ужас этого выбора. Его взгляд стал еще тяжелее, еще безжалостнее.

— Да и идти тебе некуда, сама прекрасно понимаешь, — продолжил он, и в его голосе прозвучала ледяная уверенность палача, знающего, что его жертва бессильна. — Твой родной двор пал несколько лет назад. Твои родители мертвы, а их земли конфискованы короной. Ты — последняя из своего рода, Алиша. Одинокая и никому не нужная сирота. Никто в этом королевстве не осмелится принять тебя, оказать тебе милость или дать приют, зная, что ты бросила меня, Гордана Баалар. Ты стала бы изгоем, прокаженной, от которой все шарахаются, боясь навлечь на себя мой гнев. Так что подумай хорошенько — стоит ли того твоя гордость, чтобы влачить жалкое существование в нищете и забвении?

Я стояла, окаменев. Гнев, горячий и слепой, начал закипать где-то глубоко внутри, выжигая остатки боли и растерянности, превращая их в чистое, неукротимое пламя. Он смотрел на меня с холодным, самодовольным ожиданием, уверенный, что я сломаюсь. Что выберу унизительную, но сытую жизнь в тени его новой жены. Ведь он — дракон огня, повелитель, и все должны склоняться перед ним.