Комплекс андрогина (СИ) - Бунькова Екатерина Страница 32

— Что с ним? — спросила я, подходя к Элу и стараясь при этом держаться подальше от коменданта.

— Закусывать надо, что-что, — отмахнулся комендант. — Спокойной ночи.

И он пошел к себе. Я хотела было его поблагодарить, но в этот момент Элис извернулся, встал на четвереньки и пополз в сторону ванной. Надеюсь, он не допился до рвоты. Двигался Эл не по прямой, а зигзагами, и на поворотах его заносило. Один раз он даже упал. Я сжалилась, ухватила его за рубашку и стала направлять. Перевела через порог санузла и собралась было закрыть дверь, чтобы не смущать его, но Элис направился не к унитазу, а в душ.

— Эй, Элис, я же тебе говорила: пьяным в душ нельзя.

— Моя душа грязна, и чёрен ее след. Преступника сего — в тюрьму на сотню лет. Когда, скажите мне, я путь свой потерял? Черна моя душа, печален мой финал, — заплетающимся языком выдал он, поднялся по стеночке до смесителя, пустил воду и забрался под нее, даже не раздеваясь и не задергивая шторку.

— Тоже мне, поэт-философ. Ты бы хоть разделся, что ли, — посоветовала я, но Элис пребывал в полном неадеквате. Сомневаюсь, что он вообще меня услышал: сидел, привалившись к стеночке, и наслаждался потоком воды. Я подошла и добавила холодной: может, протрезвеет. Ни-фи-га. Он только задрожал, трогательно обнял себя за плечи и, похоже, приготовился здесь поспать.

— Элис, вылезай, — я потрясла его за плечо.

— Нет! — уверенно откликнулся он.

— Почему?

— Я в грязи. Я измазан в мерзости. Я буду сидеть здесь, пока кислота не разъест мою кожу.

— Какая кислота, что ты несешь? Ты точно только пил? Наркоту не принимал?

— Нет. Я точно принимал кислоту. То есть пил наркоту. То есть… больно.

— Где больно? — я обеспокоенно осмотрела его.

— Кожу больно. Кислота жжется, — и он принялся стучать зубами. Я вздохнула и попыталась вытащить его оттуда.

— Нет! Я не пойду, я грязный, мне нельзя, — бормотал он, даже не пытаясь сфокусировать на мне взгляд.

— А если я тебя вымою, ты пойдешь?

Он не ответил. Просто выдернул свою руку из моей хватки и забрался обратно под «кислоту». Пришлось все-таки вернуть ему горячую воду.

— Снимай одежду, — велела я, поливая жесткую губку гелем для душа. Элис послушно схватился за края глухо застегнутой рубашки и с силой, свойственной только пьяным людям, дернул ее вверх, попытавшись снять на манер футболки — через голову. Была бы рубашка сухой, полетели бы пуговки в разные стороны. Но в мокром виде нитки были куда прочней. Элис застрял, спелёнутый, как псих в смирительной рубашке: грудь голая, а руки прижаты рубашкой к голове. День открытых дверей в дурдоме. Снять, что ли, его на камеру? А впрочем, ладно, ему и так несладко живется.

Я вздохнула, кое-как уговорила его перестать дергаться и расстегнула непослушные пуговицы. Потом стянула с него кеды и носки. Из джинсов его пришлось вытряхивать. Надеюсь, я не набила ему синяков. Трусы стянулись вместе с джинсами. Я кое-как отжала все это и бросила в стиральную машинку. Оглянулась: Элис сидел на коленях, запрокинув голову вверх и сложив ладошки перед грудью. Молился, что ли? Чего только пьяные люди не вытворяют.

Я помяла губку, взбивая пену, подошла ближе и… умилилась. Он был таким трогательно беззащитным, таким хрупким. У меня в голове будто что-то щелкнуло, и это что-то не имело ничего общего с тем желанием, что я испытала сегодня, когда он без предупреждения поцеловал меня. Нет, на меня жестоко и неожиданно напал материнский инстинкт. Я закатала рукава, убавила мощность потока воды и принялась мыть и тискать это трогательное существо. Он нисколько не возражал и, похоже, спал сидя. Если б я могла, то, закутав его в полотенце, взяла бы на ручки. А так пришлось только осторожно разбудить и помочь дойти до койки.

Где-то под конец всех этих процедур Элис начал подавать признаки жизни. Когда он сел на койку, кутаясь в полотенце и хмурясь, я налила ему крепкого чая. Элис даже сказал «Спасибо». Прозвучало это пристыженно: видимо, хмель его действительно отпускал потихоньку, и он начал осознавать, как вел себя только что.

— Можно я надену одну из твоих футболок? — спросила я. — Свои я как раз постирала, а та одежда, что на мне, вся вымокла из-за тебя.

Элис кивнул. Я взяла одну из футболок, сходила в ванную и переоделась. Футболка была довольно длинной и как раз скрывала ягодицы, а большего и не надо: вряд ли Элис сейчас способен на постельные подвиги. Постель его должна привлекать исключительно как место для сна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну, и как прошло? — спросила я спустя некоторое время, садясь рядом с ним на койку.

— Отвратительно, — сказал он, отставляя кружку на стол и снова укутываясь в полотенце. — Но главное, что уже прошло. Можно забыть.

— Я вижу, как ты забываешь, — покивала я, намекая на состояние, в котором он явился домой. — Что пил?

— Шампанское.

— Хм, не пробовала, — призналась я. — На что похоже?

— На несладкую алкогольную газировку, — сказал Элис, потирая висок и пытаясь проморгаться. Полотенце соскользнуло с его плеч, и он перестал напоминать младенца. — Но, кажется, я переборщил.

— Это слабо сказано, — подтвердила я. — Правда, тебя довольно быстро отпустило. Видимо, особенность напитка. Ладно, давай, я причешу тебя, высушу, и будем спать. К утру как раз придешь в норму.

Элис кивнул, но вместо того, чтобы сесть передо мной на пол, как он обычно делает, или хотя бы повернуться спиной, он просто упал на бок. Голова легла точно на мои колени, прижавшись к ним щекой, одна рука свесилась до пола, вторая обогнула мою спину, обнимая меня.

— Если усну — разбуди, — пробормотал он. Я фыркнула. Хоть бы подождал, пока я расческу возьму: вон она, на столе, и я до нее совсем чуть-чуть не дотягиваюсь.

Пока я тянула пальцы, дверь каюты открылась, и в ней показался Ян:

— Ребят, у вас дверь открыта, вы еще не…

— Ян, подай, пожалуйста, расческу, — попросила я, все еще пытаясь до нее дотянуться. Даже язык высунула от усердия. Но мне никто не ответил. Озадаченная, я повернула голову к Яну. Тот стоял, глядя на Элиса, едва прикрытого полотенцем, и мои голые колени, к которым тот прижимался. Надувался, надувался, пытаясь что-то сказать, и, наконец, выдал:

— Так вы мне все-таки лгали!

Элис поморщился от его крика и открыл глаза.

— Вы с самого начала мне лгали, — обвинительно ткнул в нас пальцем Ян. — Вы спите вместе. Зачем ты мне соврал, Эл? Я столько лет любил тебя, я тебе верил! Черт возьми, да я на тебя такую кучу денег угрохал! Ты хоть представляешь, во сколько мне обходились твои «маленькие радости»? Элис говорит: «Я люблю классику», и я покупаю билеты в театр. Элис говорит: «Кола — это офигенно!», и я трачу последнюю стипендию и получаю выговор за то, что вернулся после комендантского часа, добывая ее! А ты знаешь, сколько раз я из-за тебя дрался, чтобы всякие уроды не донимали тебя? Меня даже «бешеным сигмой» прозвали. И это не говоря уже о том, что я делаю все, что ты попросишь. Я с детства был твоим личным рабом, а ты этого даже не замечал, думая, что так и надо! Я потратил на тебя все, что у меня было, а все ради чего? Ради одного-единственного поцелуя, который мне и то достался совершенно случайно!

— Подожди Ян, — холодно сказала ему я. — Ты сам все это предлагал ему. Элис тебе ничего не обещал. Если б ты предупредил его, ради чего стараешься…

— Он бы меня сразу прогнал! — визгливо перебил меня Ян.

— Разумеется, — уже рыча сквозь зубы, ответила я, прижимая к коленям голову Элиса, попытавшегося встать: вдруг он собрался идти и успокаивать этого урода? — Никто. Повторяю: никто не обязан любить взамен на чьи-то подачки. Любовь нельзя взрастить за деньги. Она либо есть, либо ее нет. Она либо взаимна, либо нет. И Эл тебе ничего не должен, запомни это раз и навсегда.

— Я… я… я этого так не оставлю, — пригрозил он, обращаясь то ли ко мне, то ли к Элису. Потом развернулся, вышел и захлопнул дверь. Раздался мелодичный сигнал о срабатывании замка и герметизации помещения.