Любовь ювелирной огранки (СИ) - "Julia Candore" Страница 32

«Пусть читатели, которых нет, идут лесом. Плевала я на них. Киприан, Клён Вековечный, к тебе хочу! Выбраться бы отсюда. Сбежать домой… Ох, как же я была глупа».

Юлиана решила, что больше не притронется к рукописям. Писательство не для нее. Вот возьмет — и как заживет жизнью обычного человека. Всем назло.

Она осторожно продвигалась вдоль стены какого-то узкого, слабо освещенного коридора без понятия, куда тот выведет. И думала о Киприане. Если б только он мог явиться в ответ на ее мысленный зов! Может, он уже взялся за ее поиски? Она ведь рассчитывала, что задержится в «Будущем Издательстве» дня на три, а получилось невесть сколько дней.

Эти дни завертелись бешеной каруселью, и Юлиана попросту забыла о Вековечном Клёне. Выкинула его из головы. Что если и он, заразившись дурным примером, выкинет ее из своей?

В конце концов, даже у дерева может кончиться терпение.

Юлиана сделала еще шаг — и под ее ногой лязгнула длинная металлическая спица.

— Тсс! — зашипела на спицу беглянка, замирая от страха.

Поначалу Джета Га показалась ей человеком, заслуживающим доверия. Она создавала впечатление надежности и расточала флюиды благополучия. Куда что только делось?!

На деле она оказалась слегка необычной, но всё же мошенницей, от которой стоило держаться подальше.

Юлиана кляла себя за недальновидность.

— Эй, подопытный образец сбежал! — раздалось далеко позади. Что ж, если подопытный образец — она, тогда, действительно, пора делать ноги.

Впрочем, далеко она не ушла. Ее голова решила, что сейчас самое время пойти кругом. Юлиана устало прислонилась к стеночке — и ее очень быстро настигли: топот, голоса, звон чего-то неприятного (Наручников? Цепей?).

Дальше — из-за нарушения в организме водно-солевого баланса, а также нехватки витаминов и минералов — было как в кошмарном, сюрреалистическом сне. Ее куда-то волокли, во что-то заковывали, обзывали разными нехорошими словами. И в итоге бросили в глухую металлическую капсулу без света, где пахло, прямо скажем, не розами.

Юлиану тут же окружили два маленьких шерстяных — и весьма, надо заметить, слюнявых — существа. Они сопели, лизали ей щёки, топтались по ней лапами.

«Ну всё, — подумала она обреченно, — теперь мне точно крышка. Меня съедят».

Правда, вскоре до нее дошло, что топчутся и сопят не какие-то там инфернальные порождения мрака, а всего-навсего ее питомцы — Кекс и Пирог.

— Хозяйка, ты цела? — хриплым голоском осведомился Кекс.

— Хозяйка, тебя сильно били? — зачем-то уточнил Пирог.

— Хозяйка, есть хотим! — хором возвестила эта мохнатая мелюзга.

Вот ведь! Нигде от оглоедов спасу нет!

Глава 21. Ножницы

Ли Тэ Ри и Пелагея сидели в мастерской и синхронно заливались румянцем в свете янтарной лампы. Время нарочно плелось, как черепаха. «Так-так-так», — лениво отсчитывала стрелка на старинных настенных часах.

— Господин куратор, — первой нарушила молчание Пелагея. — Я тут спросить хотела. Может, у вас есть ножницы? Я свои в кармане юбки оставила, а юбка в метадоме.

Удивительно, но среди обилия всевозможных ювелирных инструментов ножниц не нашлось. Ли Тэ Ри пожал плечами и для порядка вывернул содержимое ящиков. Нигде. Ни единой пары.

С тех пор, как Пелагея при официальном знакомстве буквально приставила ножницы ему к горлу, этот предмет для пыток и шантажа был каким-то непостижимым образом исключён из его арсенала.

— Тогда я, пожалуй, отлучусь ненадолго, — сказала Пелагея. — Вы же не возражаете?

Ли Тэ Ри не возражал. Ему жутко хотелось побыть наедине с собой, вытряхнуть содержимое своей головы точно так же, как он проделал это с ящиками. И убедиться, что в будущем ни одно компрометирующее слово не слетит с его языка. «Милое пугало». Нет, ну надо же!

Она ведь ему не нравится. Совсем. Ни капли. Он опекает ее только потому, что приказал Вершитель.

Пусть это милое пугало (тьфу, то есть Пелагея) ползет, куда заблагорассудится, и оставит его в покое. Пусть несносная фея делает, что хочет. Ему всё равно.

А Пелагея, едва куратор дал согласие, чуть ли не пулей вылетела из мастерской, спустилась в лифте на первый этаж и, не оглядываясь на злополучные пеньки, которые оставила от берез коза, во всю прыть рванула прочь.

На коридоре, который, казалось, целиком состоял из льдистого неонового пламени, мстительная троица стажёрок в очередной раз покусилась на ее причёску. Но Пелагея после тренировок по различным видам Искусств приобрела такую ловкость, что ей ничего не стоило оставить конкуренток с носом.

Она прокралась к метадому в ночи (которая, в общем-то, никогда и не кончалась) по скрипучему снегу. И вдруг:

— Пссс! Пелагея!

— Чего?

— Загляни ко мне в иллюзию. На пару слов.

Окликнул ее не кто иной, как призрак Сильверин. И, судя по интонациям, он пребывал в глубокой печали.

Когда Пелагея проникла внутрь иллюзии номер тринадцать, Сильверин изо всех сил пытался произвести хорошее впечатление: не кривлялся, не вращал глазами, а из звуков издавал преимущественно всхлипы.

«Завывания? Скрежет ногтя по стеклу? Не дождетесь, сегодня я само очарование», — транслировал весь его ранимый облик. Чрезвычайно подозрительно.

— Я скорблю и тоскую, — заламывая призрачные руки, поведал полтергейст.

— А что случилось? — немедленно прониклась состраданием Пелагея.

— Я привязан к своей иллюзии, будь она неладна. Оттого и несчастен. А ведь, знаешь, я могу стать голубым. И зеленым. И… Тебе какой цвет нравится?

— Ты это к чему клонишь?

Сильверин подлетел к ней вплотную, провоцируя волны холодной дрожи. И уставился с мольбой: глаза в глаза.

— Позволь мне всего на один вечер стать твоим платьем! Я прикован к иллюзии, как проклятый. И выйти отсюда смогу, только соприкоснувшись с феей. Ну пожа-а-алуйста! — заныл он. — Так хочется попасть на бал к живым. Хоть разочек.

— Ни за что, — отрезала та.

Призрак умолял. Заклинал. Давал обеты. Но она была непреклонна. На бал? Во-первых, она не умеет танцевать. Во-вторых, какой, к дохлым вепрям, бал?!

Нет, дело не в Сильверине, дело в ней самой. И в Юлиане, которую надо выручать. Если твои друзья в беде, о каких торжествах вообще может идти речь?!

Покинув иллюзию, Пелагея бегом припустила к себе в заброшенный метадом. Отыскала испачканную в крови юбку (никто так и не догадался ее постирать), вывернула карманы и обнаружила ножницы.

Их она собиралась использовать с варварской целью: волосы. Отныне никаких длинных волос, за которые можно ухватиться, которые можно дёрнуть. С сегодняшнего дня, точнее, ночи, одной уязвимостью станет меньше.

Пелагея собрала в кулак всю свою волю, а также спутанные патлы — и мужественно обрезала их за несколько подходов.

— Я должна бороться. — «Чик!» — На укладку этих кудрей всегда уходила уйма времени. Неоправданные траты. — «Щёлк!» — Спасу Юлиану. Разберусь с Вершителем, который забрал у меня сердце. Верну себе способность превращаться. — «Клац!»

— Ты что творишь?! — в ужасе воскликнул кто-то у нее на пороге.

Вот вечно вторгаются без стука. Ну что за манеры?

Пелагея оглянулась и от неожиданности выронила ножницы на дощатый пол. К ней вломилась женщина, вооруженная лыжными палками. В комбинезоне — красном с ярко-желтыми вставками. С каким-то баулом за плечами.

— Твои прекрасные кудри! Как ты могла?! — звучным контральто воскликнула женщина. И Пелагея наконец-то ее признала. Эсфирь.

— Постой. Погоди-ка. Вершитель что, тебя отпустил? — опешила она.

— Отпустит, — сказала Эсфирь, проходя в метадом и усаживаясь на кровать. — При условии.

Она расчехлила крупный свёрток, который прятался у нее в бауле, и показательно взвесила его в руках.

— При условии, что ты пойдешь на бал в его платье.

— Но я не…

— Пойди, очень тебя прошу! — наклонилась к ней Эсфирь, разом потеряв напускную невозмутимость. — Вершитель сказал, ты должна пойти. Именно в платье, которое он для тебя сшил. И тогда… Тогда я буду свободна.