Немая (СИ) - Колч Агаша Страница 32

- Не далеко я отошел, как окликнул кто-то. Смотрю, мужичок вёрткий какой-то. Одет опрятно, но не в новое, волосы чистые, но не чёсаны давно. Непонятный. «Куда идёшь?» - спрашивает. Пожал плечами в ответ, да рукой неопределённо махнул: «Туда». «А пойдём со мной, я тебя штукам разным научу» - говорит, а сам хитро так посматривает. «Воровать не буду!» — это я слово бабуле дал, что лучше голодать стану, но на воровской или разбойный промысел не выйду. «Так и не надо» - смеётся – «Много других интересных занятий есть». Мал был и глуп. А ещё страшно мне тогда стало и одиноко. Вот и пошёл.

Ерофей замолчал, вспомнил что каша остывает и сноровисто принялся завтракать. Эй, так не честно! Дальше то, что было? – хотелось крикнуть мне, но я, увы, не могла. Почему дед не задал эти вопросы я не поняла. Доели кашу, парень собрал миски и унёс на кухню, а я разлила по кружкам чай.

- Прав Ерофей, - отпив ароматный напиток сказал дед, - от страха одиночества можно не на ту дорожку свернуть.

Допил чай и засобирался в Академию. На пороге остановился, посмотрел на нас с улыбкой и сказал:

- Хорошо, что вы у меня есть.

И ушёл. Я поймала жениха за рукав, и требовательно на него посмотрела: рассказывай, мучитель! Но парень только усмехнулся в ответ.

- Не сейчас, стрекозка. – увидел удивлённо поднятые брови и объяснил – Осей Глебович прав. Ты на стрекозу похожа. Глаза раскосые, сама легкая, быстрая. – задумался на мгновенье, словно слово подыскивал и сказал - Неуловимая.

Пока я в себя приходила от слов таких парень ушёл в подвал расставлять, раскладывать, развешивать, перебирать и готовить к длительному хранению полученные вчера продукты. А я, поняв, что продолжение рассказа откладывается на неопределённое время, засучила рукава и стала замывать следы прибывания незваной гостьи.

Когда я домывала последнюю ступеньку крыльца меня окликнула тетка Боянка:

- Даша, это от вас Люта убегала?

Кивнула со вздохом и показала на комья грязи на дорожке. Которые, вооружившись довольно потёртой метлой смела под куст сирени. Туда же и воду грязную вылила. Отряхнула руки, подхватила ушат и с поклоном пригласила соседку в дом.

- Эта Люта, пока у деда твоего жила, со всеми соседями перессорилась, да, - рассматривая неведомое кушанье на своей тарелке, рассказывала Боянка. А я с удивлением рассматривала её. Болтушка она знатная, но я от неё дурного слова ни разу ни о ком не слышала. А тут открытым текстом склочную бабу скандалисткой называет. Чудны дела ваши, светлые боги! – Даша, не хочу о дурной бабе говорить. Объясни, чем ты меня угощаешь.

Граждане, вот скажите мне, как я ей объяснить могу, когда она неграмотна? Поманила за собой на кухню и показала целую картошку, сваренную в мундире и селёдку. Пантомимой показала, что картошку очистила, на кругляши порезала и сверху кусок рыбного филе уложила, украсила колечком маринованного лука.

Если честно, но угощать мне соседку не чем было, вот я остатки вчерашнего ужина и оформила в бутерброды без хлеба.

- И что вкусно? – заинтересовалась женщина. Попробуйте – поставила перед ней тарелку. – Вкусно, да. – прожевав угощение согласилась Боянка. – В другой раз тоже на торжище куплю.

Но я замахала руками, жестами попросила посидеть пять минут и прихватив миску побежала в подвал. Выловила вилкой три рыбки поаппетитнее и поманила за собой Ерофея.

- Даша просит принять в дар этих рыб – вслух читал мои каракули парень соседке, на что женщина благосклонно улыбнулась – И хочет узнать, не осталось ли у вас от внуков обуви старой или одёжи какой. Лет на семь или десять.

Ерофей прочитал и с удивлением посмотрел на меня, а я пожала плечами: Ну вот так… Не принято было в те времена отдавать и выбрасывать одежду и обувь, когда ребёнок из неё вырастал. Семьи многодетные были, по старшинству всё передавалось. Иной раз, пока до младшего повседневная рубашка дойдет, заплат на ней больше, чем основной ткани. И обувь детям покупали только в зажиточных и богатых семьях. Но и сама Боянка и сыновья её как раз к таким и относились. Один в страже городской начальник, другой в ратуше не простым писарем заседает.

- А тебе на што? – удивилась соседка моей просьбе.

Тут мне уже и писать не надо было. Ерофей присел к столу и рассказал о вчерашней встрече с детишками на торжище.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Главное, что не попрошайки какие, а стараются заработать трудом своим. Помочь хочется ребятишкам, - закончил рассказ мой жених.

- Девочка, говоришь? – задумчиво переспросила Боянка, потом спросила – как думаете, пойдёт она ко мне жить? Скучно мне одной. Внуки редко бывают – учатся все. Кто воинскому делу, кого в Мадьярское королевство в Университет отправили, да. А так бы я её одела-обула и всем женским премудростям обучила. Если бы сладилось у нас с ней, то и приданное какое-никакое смогла за девочкой дать, да.

- Не знаю, - покосившись на меня, ответил Ерофей, - но вряд ли она родных бросит.

- Да, это понятно, - печально протянула женщина. Кажется, она уже загорелась идеей взять девочку на воспитание, но парень её остудил. – Но всё равно спросите. А мальчонке я присмотрю чего-нибудь, да.

Мы пошли проводить соседку до порога, но, когда открыли дверь на улицу застыли, как каменные изваяния. У дома Богдана Силыча из повозки доставали носилки с нашим мясником. Ерофей одним прыжком сорвался с крыльца и побежал через дорогу, Боянка, сунув мне в руки миску с рыбой, заторопилась следом. Я же осталась нервно топтаться на месте. Помочь я там ничем не смогу, а суетиться создавая толпу, считаю не разумным.     

Печальная соседка к крыльцу вернулась минут через десять.

– Не пустили меня к нему, да, – всхлипнула она. – Говорят, не бабье дело на раненых мужчин пялиться. А я же не любопытство тешить, помочь чем хотела.

Женщина утерла слезу уголком платка, махнула рукой и побрела к своему дому, чуть ли не на каждом шагу оглядываясь на людей, всё ещё суетящихся около лавки мясника. На эмоциях я сильнее прижала к себе миску с сельдью и, ругнувшись про себя на то, что не отдала подарок, побежала догонять Боянку.

Вернувшийся через час Ерофей только что не плакал – у Богдана Силыча был сильный ушиб спины. Настолько сильный, что ноги отказали. «Лекарь что говорит?» – торопливо пишу на доске.

– Какой лекарь? По дороге с ним это случилось. Телега сломалась, полез поправить что-то, а она ещё сильнее осела, да на спину ему. – Парень глухо застонал и выдал неожиданное: – Даша, из-за меня это! Я виноват!

Чуть мимо стула не села, услышав такое признание. В чём виноват?

– Проклятый я, Даша, проклятый! – уткнулся лицом в ладони Ерофей. – Все, с кем меня жизнь сводит, умирают. Сначала баба Лина, потом Гнат, теперь Богдан Силыч. Все, Даша, все!!!

Он сполз по стене, на которую спиной опирался, и сел на пол прихожей, где мы вели столь занимательную беседу. Понимая, что у парня истерика, побежала на кухню, зачерпнула воды в кружку. Сунула в руки – пей! А сама за досочку схватилась. Написала вопрос и ткнула парню под нос – читай!

– Сколько лет было бабе Лине, когда она умерла? – едва слышно прочитал жених. Прочитал и задумался, по глотку отпивая воду. – Ну… не знаю даже. Стара она была очень. Может, и сто лет было. Не удивлюсь даже.

Торопливо пишу следующий вопрос.

– Сколько лет я у неё жил? Почти десять. Она говорила, что нашла меня у реки на Ивана Купалу. За травами пошла в ночь, а нашла меня. – Ещё один едва слышный всхлип, пустая кружка поставлена рядом на пол, и лицо парня светлеет от воспоминаний о славной женщине Лине, что не дала ему сгинуть.

Но у меня ещё есть вопросы.

– Гнат? Ох, Даша, не след тебе такие вещи знать, ну да ладно. – Ерофей немного позу сменил, но я видела, что не совсем ещё отпустили его призраки прошлого. Держат пока, не давая расслабиться. – Тот мужик, что за собой позвал, привел меня… Он сказал, что это школа для умных мальчиков. Дом за высокой оградой, кобели цепные злющие во дворе, суровые парни с плетьми и человек десять пацанов, погодков моих. Учили там мальчиков быть угодными и женщинам, и мужчинам. А потом или продавали желающим, или устраивали в трактиры работать, куда ходят… – парень поморщился брезгливо, и его передернуло от отвращения. – Мне об этом в первый же день мальчишка рассказал, который в доме том уже полгода «науку» проходил. С усмешкой гаденькой, со смешками ехидным. А главное, сказал он тогда, что убежать отсюда невозможно. Вот не знаю, как бы дальше сложилось, не скажи он так. Иногда думаю: а вдруг бы смирился? Но слова были сказаны, и я сбежал. Не спрашивай, как. Не помню. Будто сторожам глаза кто отвел, точно на собак морок сонный навели, словно на крыльях забор перелетел. Даже узелок свой сохранить сумел.