Алёна Алексина - Перехлестье Страница 34

— Они пришли под утро — еще и не рассвело толком. Открылся Лаз. Их было человек двадцать. Может, больше. Они хорошо подготовились, все очень быстро случилось…

— Кто?

— Колдуны. Колдуньи. Знахари. Они… — парень смахнул со лба мелкую испарину и закончил севшим голосом, — увели всех магов. Остался только Колин — он спрятался…

— Дэйны?

— Старшие ушли ночью, почувствовав запрещенное колдовство. Сильное.

— Все пятеро? — недоверчиво перебил его мужчина.

Юноша, поколебавшись, кивнул.

— Служки?

— Они… они их…

— Четко!

— Это было колдовство, главный! Служки сами отдавали им магов, словно никогда не приносили клятвы богам. Они просто открывали узилища… а потом… потом…

Собеседник отмахнулся. Он знал, что было потом. Клятва, данная богам однажды, была нерушима. Предатели, преступившие ее, умирали. Дэйн, признавший волю Богов, никогда эту волю не нарушит, если хочет жить.

— Дэйны вернулись?

Парнишка покачал головой. Мальчишка-маг всхлипнул и прижался теснее к своему новому другу. Худенький, светловолосый и светлоглазый, он стоял, заворожено глядя на переступающего с ноги на ногу могучего фадира. А во взгляде читалась смесь детского восторга, страха и любопытства. Такой невинный… маг.

— До тебя донесли приказ? — перевел взгляд с ребенка на служку дэйн.

Кровь отхлынула от лица юноши. И этот не выдержит… зачем они только приносят клятву? Сидели бы дома.

— Выполняй. Быстро.

Парень обвел взглядом остальных дэйнов, все еще парящих в небе в ожидании приказа от старшего, потом опустил глаза на Колина, доверчиво жавшегося к его ноге. Не говорилось ни в одной проповеди, что дети-маги ничем не отличаются от обычных.

Жрецы не предупреждали, что малышам-магам так же нужна забота, что они смеются, если их щекотать, и плачут, если обидеть, что они играют и дерутся, как все нормальные ребятишки. Что они — не зло…

Он еще не заметил тщательно скрываемой ненависти в глазах мальчика, который вдруг остро и свирепо посмотрел на дэйна. Не ощущал усилия, с которым дэйн удерживал маленького мага и его свирепый дар. Он окаменел, наконец понимая, что именно требует от него старший.

— Решил ослушаться приказа? — вторгся в его мысли равнодушный голос.

— Нет, — шепотом ответил юноша, и сильные пальцы легли на тонкую шею ребенка.

Мальчик не успел понять, что тот, кого он считал своим защитником, предал его. Оно и к лучшему. Ученики Цетира могли убивать быстро и безболезненно. Их учили этому. Вот только не предупреждали, что, однажды совершив такое, переживешь в душе бурю. И эта буря либо разрушит тебя изнутри до основания, либо… уничтожит то немногое, что еще осталось в душе.

Глядя на безжизненное детское тело, юный ученик Клетки испытывал боль, гнев, ненависть… а потом все ушло. Как вода в песок. И родился новый дэйн, лишенный привязанностей, угрызений совести, тоски. Еще одно равнодушное оружие богов.

Старший коротко кивнул, удовлетворенный содеянным и направился к своему фадиру. Больше тут нечего делать.

* * *

Они вернулись за полночь. Дэйн, не прощаясь со спутниками, поспешил вниз, с досадой понимая, что ему сейчас предстоит не самая приятная встреча. Разговор со жрецом в этот раз состоится не в харчевне. Сегодня придется идти в храм.

Храм в Аринтме располагался на главной площади.

Красивое здание с резными дверьми и остроконечной крышей, в которой были устроены узкие окна. Он переливался в свете солнца золотым, янтарным, бронзовым, медным… Точеные столбы венчали широкий всход, а вокруг сплошным кольцом росли каменные морогуны.

Каменными эти деревья называли потому, что они были очень тяжелы в обработке — с одинаковым трудом поддавались и топору дровосека, и рубанку столяра, и резцу краснодеревщика, а еще не боялись огня. Зато, даже будучи срубленными пять, а то и десять лет назад, мощные бревна продолжали истекать смолой, прозрачной, словно слюда и золотистой, будто мед.

Смола, застывая, обволакивала стены жилища, делая их прочнее камня, заставляя переливаться в лучах солнца всеми оттенками золотого и проявляя затейливый переплетающийся рисунок черной, будто деготь, древесины.

Из морогуна строили только храмы и ими же их обсаживали, заключая в кольцо. Могучие исполины отсекали шум улиц, приглушали все посторонние звуки, а длинные, с мужскую ладонь иглы, рассеивали вокруг терпкое благоухание.

Святое место.

Дэйн его терпеть не мог.

И запах этот тоже.

Но делать нечего. Мужчина поднялся по ступенькам, толкнул дверь и оказался в прохладе святилища, напоенной все тем же ароматом смолы и хвои — острым, пряным, дурманящим.

Здесь повсюду растекался мерцающий золотистый свет. Десятки свечей горели на высоких постаментах. А у подножия Чаши Откровений, преклонив колени, стоял человек, которого дэйн без труда узнал бы даже со спины в кромешной тьме.

— Ты быстро вернулся, — тихо отметил Шахнал, не оборачиваясь.

Его руки благоговейно лежали на изогнутых боках Чаши, и жрец неслышно молился, вопрошая небеса о чем‑то, ведомом только ему. Наконец, молитва закончилась, и мужчина поднялся на ноги, поворачиваясь к собеседнику.

— Отец, — почтительно склонил голову тот.

Дэйн часто бывал в храме, но всякий раз от души удивлялся тому, как искренне и ревностно жрецы исполняли свой долг, с каким упоением и страстью отдавались они молитве и с каким безграничным терпением держали пост. Поэтому при всем неприятии к этим людям, палач магов все же понимал, за что они наделены способностью слышать небожителей.

— Воля Маркуса…

— …не была исполнена, — закончил за жреца несостоявшийся убийца магов и коротко пересказал произошедшее. — Мы нашли пятерых дэйнов в магической клетке. Она была сделана небрежно, и они могли бы освободиться, окажись в сознании. Но их чем‑то опоили. Это выглядело… как издевка.

— Возможно, это и было издевкой, — задумчиво проговорил жрец. — Маркус разгневался. Он не отвечает мне более, не подает знаков, не озаряет знамениями. И я не знаю, почему.

— Тишина?

— Уже неделю, — Шахнал поник головой. — Мне это не нравится.

Несмотря на серьезность ситуации, дэйн усмехнулся:

— Может, ты все же не устоял и съел ложку Василисиного рагу, отец?

Жрец не ответил, лишь усмехнулся. Что бы ни говорил про него этот выскочка, он не нарушал запретов и был чист перед богами, и это лишь усиливало общее недоумение. А тут еще впервые за века существования Клеток, магов и дэйнов, кто‑то открыто вступил в противостояние с богами! И этот кто‑то оставался невидимым и непознанным для служителя храма.