Карина Демина - Наша Светлость Страница 34

   И вот что дальше? Поблагодарить его, пожать руку и уверить в своей вечной дружбе?

   В щечку поцеловать?

   Да меня вырвет.

   - А теперь, Ваша Светлость, позвольте вас оставить. Был рад беседе.

   - Погодите, - я знала, что ответ ему не нужен: не поверит словам. - Вам ведь не выгодно, если Кормак придет к власти? И если его дочь...

   Слова застревают в горле. Я не ревную.

   Я боюсь.

   - Не выгодно, - согласился Макферсон. - Опасно даже. Вы не представляете, во что способна вылиться старая вражда.

   - Почему вы решились на этот разговор сейчас?

   - Первый вариант - мне хочется избежать беседы с вашим мужем. Второй - прежде, чем заключать союз, следует убедиться, что союзник его стоит. Выбирайте тот, который вам больше по нраву. И еще... если вы все же сочтете мое предложение достойным внимания, Ваша Светлость, то я соглашусь уступить опеку над моим внуком Ингрид. Она этого долго добивалась. И будет очень вам благодарна. Вы ведь цените человеческую благодарность?

   Вот скотина! Сказочная! Фэнтезийная даже!

   И хрупкого под рукой ничего нет. А зверь на столе и вовсе неподъемен.

   - Этому человеку нельзя доверять, - Сержант позволил себе нарушить молчание. - Но можно его использовать. Главное, спиной не поворачиваться.

   Это я уже и сама поняла.

   Нет, ну что за мир мне достался? Где эльфы, влюбленные вампиры, драконы и могучие маги, которые тупо хотят завоевать все и вся? Артефакты мощи невиданной? И чтоб меч в руке, нож в зубах да подвигом под хвост... главное, просто все: на тебя нападают, ты убиваешь.

   Поднапряжешься, ткнешь волшебной палочкой в изуверское око и мир спасешь.

   А тут... политика.

   Советники один другого сволочней.

   Мигрень на них всех. И геморрой при обострении запора.

   В самом дымном углу таверны скорбел над пустеющей кружкой маленький человечек. Он выделялся среди прочих редких посетителей какой-то особой неустроенностью. Куртка его пестрела многими латками, а на спине и вовсе разошлась по шву, выставляя драную рубаху. Широкие штаны, кое-как заправленные в голенища древних сапог, были грязны, пояс походил на тряпку, и единственной относительно новой вещью была шляпа - с широкими полями и высокой тульей, на которую человечек прикрепил перья: два фазаньих и одно соколиное.

   Сидел он пятый день кряду и, если поначалу испытывал некоторое беспокойство - конечно, отказаться от предложения старого лэрда он не смог бы - то ныне беспокойство сменилось скукой.

   Тихо все в городе.

   Жутко.

   Нехорошая такая тишина. Чужая. И человечек, стараясь скинуть нехорошее, то и дело поводил плечом, отчего швы на латках трещали, грозя новыми прорехами.

   Паренек во франтоватом сюртуке, явно снятом с чужого плеча, появился из-за боковой двери, за которой находилась кухня, погреб и некие иные комнаты, содержимое которых в другой раз представляло бы интерес для старика.

   - Плешка! - паренек раскинул руки, точно желая обнять человечка, но не обнял. - Ты ли это? Я слышал, что тебя на кол посадили!

   - Отсидел и вернулся.

   Человечек тронул перья на шляпе.

   - Все так же весел?

   - А чего грустить, Шкыба. Садись, коль пришел.

   Паренек уселся и свистнул. Владелец таверны, человек с пониманием, тотчас подал пузатый запотевший жбан, миску с солеными свиными ушами и печеные крендельки с тмином.

   Шкыбу знали.

   Побаивались. А ведь был-то поганец поганцем, только и способный, что кошек гонять. Ныне, похоже, в люди выбился. Видать, и вправду крепко старый лэрд пристани прошерстил, если такая мздря фарт держит.

   - А зубы твои где? - Шкыба оскалился и постучал ногтем по желтоватым резцам.

   - Залогом оставил. И ты не скалься. Мало ли как оно повернется... там всем местечка хватит.

   Плешка дернулся, вспомнив ту, самую первую камеру, куда - теперь он это отчетливо понимал - водили его сугубо вразумления ради. И ведь хватило полчаса, чтобы вразумиться да возблагодарить Ушедшего, что руки от крови чистые.

   Крови старик не прощал.

   - Ты это... не шкерься тут, - Шкыба налил себе пива.

   Ох и пахло же оно... свежим хлебом, дрожжами. А уж белая шапка пены и вовсе хороша была. Свернув трубочкой свиное ухо, Шкыба посыпал его солью, зачерпнул мизинцем тертого чеснока и горчицы, вымазал по краю и смачно, с хрустом, впился зубами.

   Надо было сразу соглашаться... глядишь и зубы уцелели бы.

   - Ешь. Пей, - Шкыба махнул рукой, и Плешка не стал отказываться: гордыми да голодными пусть благородные сидят. А он - человек простой.

   Был простой.

   - И рассказывай, об чем наверхах шепчутся, - взгляд у Шкыбы вдруг стал жестким, колючим. - И не криви рожу. Пустыми с нахлесту не лазют.

   Есть, пожалуй, следовало быстро, пока перо в бок не прервало этот последний и тем особенно замечательный ужин.

   - Не крипши. Бышрять погожу, - Шкыба облизал верхнюю короткую губенку. На реденьких усиках осталась пена. - Старшие сказали про мир говорить. Серых больше нет в городе. И не будет. Так и передай. Мы сами с ними разбору иметь будем. С ихнего самоуправства большие убытки хорошим людям приключились. И приключаются.

   Плешка кивнул и, перекинув свиное ухо на стол, достал ножичек. Резать приходилось меленько, и оттого Плешка не торопился.

   Не убьют, значит.

   Но возьмут на пригляд, и годик погулять позволят, а то и два, потом же, когда город поутихнет, то и устроят "несчастный случай". Ныне старый лэрд крепко их поприжал.

   То-то на улицах тишь да гладь... бояться, песьи хвосты. А и видеть не видели, чего бояться надо.

   - Ему нужен тот, кто листовки печатает.

   - Которые? Про бабу? Или про то, что люди равными родились?

   - Лэрд думает, - с Плешкой он, конечно, мыслями не делился, но те были довольно-таки очевидны, - что это один и тот же человек.

   - А и... хрен бы с ним.

   Пива Шкыба самолично подлил, в знак особого своего расположения.

   - Хорошо ведь пишет, ирод. Ты вот, Плешка, никогда не думал, отчего ты внизу, в канаве ползаешь, а лэрд наверху баб на перинах тискает?

   - Много думать - вредно для головы.

   - Ага... много их, благородных, стало. Ты, я, другие вот гнием... недоедаем. Недопиваем, - Шкыба зачерпнул горсть крендельков. - А им все и сразу. Несправедливо это.