Елена Усачева - Превращение Страница 35

— Шеремет, не надо, — дернула черного Таня.

— Если что, меня Володей зовут, — более миролюбиво представился парень. И протянул мне руку.

Надо пожать? Сдернула варежку, коснулась его холодных пальцев.

— Очень приятно.

— Мерзнешь, что ли? — кивнул он на мою утепленную амуницию.

— У вас здесь не жарко, — согласилась я.

— А твои налегке гуляют. — Шеремет развернулся к столику. Мне осталось видно только его спину и вялый полупрофиль. — Видел я тут одного — в пальтишке. Простудиться не боится?

— Они моржи, им не холодно, — неудачно соврала я.

— Моржи, коржи… — Парень зябко передернул плечами. — Странные. Роботы. Компания смотрела на меня выжидающе.

Словно я сейчас должна была показать фокус с превращением, рассказать наизусть книгу сказок Шехерезады или сплясать танец джига.

— А ты, типа, с высоким? — по-деловому все расставлял на свои места Шеремет.

— Типа. — Дыхание перехватило. Я почувствовала опасность и остановилась. Меня тут же подхватили под локоть котятки.

— Ой, Вовка, прекрати! Чего ты сразу?

Чувство опасности исчезло. Вероятное развитие событий с последующими разборками стало неактуально.

— А это кто? — кивнула я на слепую, пытаясь разбавить градус неловкости.

— Морковка! — всплеснула руками Таня, бросая меня и устремляясь к сидящей в углу. — Ну, чего ты ее крошишь?

Девочка спешно сунула булку в рот, словно у нее могли отобрать угощение.

— Это Морковкина. — Таня тормошила слепую. Обладательнице старой шубы не нравилось такое обращение, но она молчала. Смотрела на меня остановившимся взглядом. Вместо глаз у нее были темные пятна. Словно бельма, закрывающие от нее мир.

— Да бросьте вы ее, — вяло махнул рукой Шеремет.

— Давно с ней это? — Я и не заметила, как подошла ближе. Слепая повернула голову на мой голос. Что-то почувствовала.

— Морковка, это Маша. Она из Москвы. — представила меня Таня, все перепутав.

— С глазами у нее давно? — повторила я и провела ладонью перед лицом девочки.

Та не отреагировала. Промолчала. Лишь улыбнулась. Вместо нее ответила Мерзликина:

— У нее мать пьет.

Странный диагноз. Если мать пьет, то ребенок слепнет? Чушь какая! Здесь была обыкновенная порча. Примитивная, некрасивая. Я посмотрела на Морковкину, и мне захотелось ее умыть. Я так и видела, как в подставленные ковшиком ладони падает из крана вода, колышется, переливается через край. К ней склоняется лицо. Слова заговора гулким эхом отдаются от стен, тонут в воде. Что-то надо сказать простое…

— Здесь есть где руки вымыть?

Продавца все не было. Я глянула в черный провал кухни. Повертела перед собой руками. Где бы их вымыть?

— Ты чего, руки испачкала? — не понял моей настойчивости Шеремет. В компании он оказался самым активным. — Сунь в сугроб, грязь ототрется.

И как я сразу не подумала о снеге? Схватила со стола пустую пепельницу, вышла на улицу.

Вот город — бери, что хочешь, неси, куда дотащишь…

Не сходя с крыльца, зачерпнула снега с горкой. Теперь надо было твердую ипостась воды как-то заговорить. В голову ничего не шло, кроме банального: «Помоги!»

— Помоги… — начала я и запнулась. Просто — помоги? Заговор всплыл в памяти сам, вместе с призрачным образом «березки». Тот самый, что был написан в тетрадке Дракона.

На Море-Окияне,

на Острове Буяне

Дуб-Стародуб стоит…

Снег в пепельнице стал быстро таять. Я склонилась над просевшей горкой, добавила от себя:

«Помоги! Помоги!»

Снег исчез, превратившись в мутную жижицу. Удивление в испуг не перешло. И не такое видали!

Я вернулась в кафе. В дверях кухни наконец кто-то появился. В продавце чувствовалось что-то странное. Но сейчас было не до него.

Все как будто успели забыть о моем существовании. Блондинка тянула свое пиво. Шеремет облокотился на стол и с наслаждением смотрел, как Мерзликина пачкает рот в шоколаде. Таня ворковала над слепой. И только Алеша Соколов встретил меня внимательным взглядом. Он и в дверях стоял, пока я над снегом колдовала, и до столика меня проводил. Я встретилась с ним глазами, и лишь сейчас во мне родился вполне закономерный вопрос: «Зачем я это делаю?» Морковка и без меня проживет долгую жизнь, может, не такую счастливую, как могла бы, но ведь и слепые люди находят радости в жизни. Меня никто не просил. Может, девочка не хочет, чтобы ей помогали? Но что-то во мне говорило: все правильно, я могу и должна ей помочь. Сам вид несчастной Морковки кричал о том как ей плохо в темном одиночестве.

Посудина в моей руке дрогнула, и я быстрее зашагала к Морковкиной, к щебечущей рядом с ней владелице котяток.

— Умываться умеешь? — сунула я слепой в руки пепельницу. — Там вода. Зачерпни и умой глаза. Понимаешь?

— Зачем?

Морковкина смотрела чуть выше моих глаз. Она не понимала, что от нее хотят.

— В горсть налей и умойся! — Я поставила пепельницу на ладонь девочки, подтолкнула к ее лицу. — Глаза сполосни.

— Ой, она одежду намочит… — простодушно протянула Таня.

Почему в необходимости добра нужно убеждать?

— Умывайся ты!

Я ударила слепую снизу по руке, пепельница дернулась, окатывая лицо Морковки талым снегом. Вода плеснула в ее распахнутые глаза, побежала по лицу, закапала с подбородка, повисла грязными каплями на шубе.

— Зачем ты? Она и так убогая, — с грустью произнес подошедший Алеша.

Да они тут все убогие!

Слепая медленно подняла руку к лицу, провела пальцами по глазам. И тут же ее зрачки опустились на уровень моих глаз. Девочка отвернулась, шагнула к батарее.

«Помоги!» — прошептала я последним падающим с лица Морковиной каплям.

А вокруг меня уже метались возмущенные крики, компания заволновалась. Шеремет недвусмысленно сжал кулаки. Из рук блондинки выпала бутылка. Один Алеша Соколов смотрел на меня так, будто понимал, что произошло.

Меня трясло, сгибало пополам. Пульсировала в голове тревожная жилка. Опасность. Надо уходить.

— Извините, — пробормотала я, не поднимая глаз.

Как же больно. Больно и неприятно. Словно кто-то запустил руку в душу и ковыряет там острым ногтем.

Беспокойство гнало меня на улицу. Холодный комок в груди ширился, мешая дышать, в руках появилась странная дрожь. На крыльце меня вдруг накрыла дикая усталость, так что захотелось немного посидеть на обледенелых ступеньках. Из кафе неслись громкие голоса, безостановочные Танины «Ой!» и «Как она могла!».

— Она из Москвы. Там все дикие, — зло произнес Шеремет.

Под ребрами засосало от голода. Я сгребла с перил снег, сунула в рот.