Туда, где кончается Лес - Лада Монк Страница 37

Пока все рыцари и паладины, воры и пираты

Показывают на меня пальцем и смеются,

Она держит меня за руку.

И нужно ли мне еще что-то,

Если она рядом?

Носить кольцо с ее инициалами и клятвой верным быть до самой смерти —

Честь больше, чем носить любую из корон!

О, горе мне! Я проклят дважды!

Как же вышло так,

Что я судьбу свою встретил за мгновенье до кончины,

За считанные дни, взмахи ресниц и вздохи,

Оставшиеся мне до перехода

В мир мертвых, в холодную Вальхаллу,

Где нет ее,

Жены другого?

Не то недобрая хворь,

Не то эгоистичное и злое чувство

Сейчас мне сердце прожигает!

В ней столько искренности, кротости, любви…

Да их хватило бы всему миру под безбрежными облаками!

И когда меня не станет,

Она другому подаст эту кружку вкуснейшего теплого морса,

С другого снимет шляпу, чтобы почистить и повесить на крючок,

Перед другим поставит чашу с супом и блюдце с хлебом,

Который когда-то был тестом,

И это тесто замешивали те же нежные руки,

Какие касаются ее губ, шеи и щек,

Если она наносит ароматное цветочное масло на тело.

Другому она принесет одеяла и подушки,

Разожжет камин и пожелает доброй ночи,

Другой будет делить с ней эту крышу в дождливую ночь…

Другому она, должно быть, однажды родит детей.

Шесть мальчиков и шесть девочек. Таких же красивых, как она сама.

О, горе мне! Ни на земле, ни в мире мертвых

Мне не найти ни крупицы счастья, не росинки покоя,

Коль уже у нее есть муж, очаг, домен.

А как бы я хотел, чтоб только для меня

Полубогиня, затмевающая звезды,

Блистала в раме оконной, как в картинной,

За вышивкой или вязанием

Ожидая мой черный парус на туманной полосе горизонта…

Нет, не в окне: в иллюминаторе сияет пусть она,

Единственная звездочка, указывающая путь,

Перед которой меркнут маяки и факелы далеких берегов!

Как можно мне, не имеющему дома и мечтающему о семье,

Так нагло отнимать у нее

Принадлежащий ей мир?

Я не стану таким, как суженый-ряженый ее,

Что запер зелье юности и жизни,

Способное продлить его серый век,

В ларец с замком и цепью.

Он боится разбить сосуд с эликсиром любви и бессмертия,

Поэтому никогда его не вкусит,

А я не такой, как он!

Я не позволю ее красоте померкнуть под домашней пылью!

Она бы сопровождала меня в моих путешествиях по свету.

Но тогда я бы не сбегал из одного города в другой,

Гонимый всеми и каждым в отдельности.

В любом уголке Флердеружа, Карнандеса, Империи и прочих государств

Я был бы дома,

Потому что она бы держала меня за руку.

И я бы чувствовал, как кожу моей ладони задевает кольцо,

Которое она носит на память о женитьбе.

Нет ничего прекраснее, чем видеть ее улыбку в тот миг,

Когда она, вся сотканная из гармонии,

Возвращается к природе, частью которой всегда была.

Как кристалл капли, отнятой у воды,

Она падает в реку, делая ее глубже и чище, но ее уже не найти!

Потому что кожа, волосы и смех ее —

Из того же созданы, из чего боги сшили небо, самоцветы и глицинии.

Я собираюсь снова обмануть простой народ и двор,

Намереваюсь заставить всех поверить, что она моя жена.

Но эти маскарады, игры и карусели — только для нее,

Чтобы она узрела мир, которого была лишена,

А сам бы я, клянусь разбитой честью,

Все эти краски, фейерверки, карнавалы отдал

За одну тихую, но настоящую церемонию.

О, если бы она любила меня!

Тогда проклятий можно больше не бояться!

Я самолично соглашусь на любую страшную участь,

Только бы иметь право называться ее мужем.

Знает ли ее муж, бросивший прекраснейшую из дев в полном одиночестве,

Насколько она хороша?

Знает ли кто иной,

Скольких мгновений блаженства, здравия и здравомыслия

Стоит ее любовь?

Но вот поднимается Луна…

Полумесяц — это улыбка смеющегося надо мной рока.

Как я признаюсь ей, кто я таков на самом деле,

Как расскажу о том, кого ношу под шкурой и маской паяца?

Когда просил я доктора Генриха показать ей свои фокусы с пламенем,

Кончик ее мизинца, как уколотый шипом розы или веретеном, побелел.

Когда она впервые вышла на свет из глубокой темноты леса,

Лучи Солнца опалили ее щеки, и на коже остались выжженные ими темные точки веснушек.

Когда один блуждающий огонек подлетел к ней,

Приветствуя самую яркую в ночи звезду,

Ее кожа порозовела от объятых языками огня прозрачных крыльев.

Ее, хрупкую и нежную, точно лепесток розы,

Обожгли огонь, Солнце и потусторонний, призрачный свет неприкаянных душ.

Такая эфемерная и легкая, как светлая вуаль невесты в последний день ее беспечной непреступной юности, как дым дыханья нимф над утренним лужком, как сам эфир!

Коснись ее небрежно, так, как похититель

Хватает пленницу, унести чтоб и спрятать под замок —

Сломаешь крылья крошки-бабочки,

Наивного мотылька, порхающего над спящими цветами.

Как я могу открыть свою ей тайну, да как я смею рядом с ней стоять,

Когда в любой момент могу ей навредить?

Ей страшно пламя, сотканное из того, из чего все остальное в мире было создано природой,

А что уж говорить о проклятом огне, сжигающем мне сердце?

Весь я — опасность для такой, как она,

Невинной, милой мне, прекрасней всех наяд.

О, куколка из воска! Произведение искусства,

Лучшая статуэтка в коллекции создателей миров!

Она растает вся от моего огня.

Нет, нет!

Ты, зверь в груди моей!

Ты, худший из монстров,

Которого не убить даже охотнику де Микелло,

Послушай!

Услышь меня!

Проникнись жалостью к ней и ко мне.

Не пробуждайся, не открывай своих глаз, спи!

Хоть в эту ночь,

В какую она не позволила мне сбежать!

Побереги ее,

Как смеешь ты покушаться на само милосердие?

И позволь мне насладиться

Грезами о невозможном счастье.

Но было поздно: полностью Луна

Явила себя миру

И осветила лес,

В котором ветками сухого куста роз

Переплелись стволы иссушенных деревьев,

Сраженных колдовством Темного Милорда.

Симара спала в своей кровати.

Ночные мотыльки,

Чьи крылья трепетали,

Осыпая деву мерцающей пыльцой,

Кружили у изголовья.

Звезды и Луна

Сквозь витражи пускали

Лучи разноцветных нитей,

Соткавших одеяло для хозяйки дома.

Сверчки и маскировавшиеся под полуночных бабочек и стрекоз феи

Симаре пели о блаженстве упоительного сна,

О том, что дрема — это тот же

Сладостный нектар бутонов цветущего папоротника, маков и терпких роз.

И убаюкивал