Штаний Люба - В любой гадости ищи свои радости Страница 38

Родители этого увлечения не одобряли, но сделать ничего не могли. Я ж не мат собирала!

Выражения вроде ‘уховёртка бесцветная’ или ‘Завернись ужом на кипятильнике’ сложно отнести к нецензурной лексике, но и громогласно осудить. Например, сейчас мне очень хотелось ‘слиться с грязью, став компостом’.

Когда сверху донеслось характерное сопение горбуна, я мрачно сверлила взглядом жижу, в которой сидела. Отзываться на осторожные призывы не хотелось, слишком уж унизительно оказалось моё теперешнее положение. Но и другого выхода я не видела. Разве только и вправду сгнить и ‘слиться’ с грязью.

Ехидно фыркнув в лицо собственной гордости, я жалобно заржала, выдавая своё месторасположение. Вскоре в сетке ветвей, как в раме, появилось радужное в прямом, но отнюдь не в переносном смысле, лицо Алехандро.

— Нда… — прохрипел он, обозревая копытный комок грязи, уныло дёргающий ушами. — Задала ты мне задачку… Ладно, жди здесь, а я за верёвкой.

Да уж, мозговитый зомбик попался! ‘Жди здесь’! А у меня есть варианты? Если бы были, стала бы попой вонючую жижу греть. Остаётся только надеяться, что у антиглейдовского представителя хватит мозгов вытаскивать меня не за шею.

Правда, если вспомнить сколько раз он меня своей удавкой чуть было на тот свет не отправил, перспектива превратиться в ужа или скунса становиться почти желанной. Эх…

Когда полосатая мордуленция Алехандро снова появилась в переплетенье ветвей, весёлое утреннее солнышко сменилось серой хмарью наползающих с запада облаков. Я уже прикидывала насколько весело мне будет, если сейчас конкретно ливанёт.

Нет, конечно, и в таком раскладе можно найти нечто приятное. Например: хороший дождь выполнит функцию душа и смоет с моей шкуры всю ту липкую пакость, которая, практически сроднилась со мной, будто жвачка с раскалённым паяльником.

С другой стороны, если яму зальёт, у меня появятся все шансы стать первой известной лошадью-русалкой. Угу. Или кобылой-утопленницей, что куда более вероятно.

Терзаемая мрачными предчувствиями, я от души обрадовалась появлению горбуна. По крайней мере, для меня его перекошенная физиономия почти сравнялась по привлекательности с Джонни Депом и Бредом Питом вместе взятыми и возведёнными в четвёртую степень. Если так дальше пойдёт, я даже белёсых червячков деловито копошащихся в язвах уродца полюблю всем сердцем!

Червячкам не повезло. Через полчаса любование спутником, сравнимое с нежностью качественной шпатлёвки, сменилось глухим раздражением лысого шарпея, побывавшего в зарослях борщевника.

Верёвка, принесённая Алехандро, оказалась слишком тонкой, чтобы уцепиться за неё зубами и слишком короткой, чтобы устроить нечто вроде сетки и вытащить меня волоком. Хотя, откровенно говоря, учитывая разницу в габаритах и степень сыпучести и скользучести краёв ямы, последнее представлялось затруднительным в любом случае. Что он, муравей что ли, или сухонькая бабулька, чтобы тяжесть, вдесятеро превосходящую его по весу, тащить?

В итоге, когда это разлагающееся недоразумение додумалось-таки перекинуть верёвку через нависающую над ямой толстую ветку и спрыгнуть вниз, притягивая её, я уже была готова землю, ставшую мокрым тюремщиком, буквально жрать.

В принципе, под влиянием рулад, старательно выводимых желудком, жрать я готова была не только землю, но и практически всё, что по ней бегает, прыгает и ползает. Лишь бы термически обработанное и не горбун. А если с хлебушком да с солью…

Алехандро, не без опаски косясь на обозлённую и утробно порыкивающую меня, потянул за верёвку.

Я вытянув шею ухватилась чуть выше того места, где сомкнулись бирюзовые ладони и попыталась внести свою лепту в собственное же спасение. Если опустить часть ствола достаточно низко, можно будет попробовать ухватиться за него зубами и тогда… Господи, лишь бы верёвка не оборвалась!

Не оборвалась. Видно, где-то когда-то мы основательно нагрешили, если нам столько ‘счастья’ привалило. Верёвка цела целёхонька рухнула нам на головы, вместе с внушительным куском дерева, на которое мы так рассчитывали.

От неожиданности и тяжести комля, долбанувшего промеж глаз, я с визгом полетала в грязь. Фонтан вонючих липких капель взметнулся к небу, но прежде чем он обрушился вниз, добавив прелести моей неземной красе и седины той моей части, что являлась рьяным поборником гигиены, под моей попой раздался протяжный полустон-полурык.

Ох ты ж, стринги люминесцентные мне на череп! Я на Алехандро приземлилась! Пригорбунилась в смысле. Упс… А ведь ещё и причервячилась, приязвилась и ещё бог знает причеголась! Мама! А у меня в том районе самые ценные и ранимые области организма!!!

Взвыв, как Казанова, обнаруживший герпес там, где не надо, я подскочила и непонятно как вылетела из ямы, позабыв и про невозможность разбега, и про скользкую глину и даже, про четверть дерева у себя на голове. Так и завертелась оленем-недоумком вокруг своей оси, пытаясь осмотреть филейную часть и убедиться в отсутствии ‘подарочков’ от гниющего подпопишника.

— Зараза!! — Сиплый вопль из тёмной ямы и вслед ему неправдоподобно длинная тирада, куда более грязная, чем моя собственная шкура, прозвучали как гром среди ясного неба.

Вот блин горелый! Не ‘как гром’, а ‘вместе с громом’. Хорошо хоть молния ударила где-то в отдалении, а то было бы тут мясо, запечённое в глине!

Осторожно проковыляв к краю, я глянула вниз. Не хватало ещё, вытаскивая горбуна, снова навернуться. Это уже будет какая-то карусель, а не яма.

Уродец кряхтя и пополняя мой словарный запас новыми цветистыми оборотами, сидел на дне. От проносящихся над нами угрожающе-мрачных туч в природном узилище заметно потемнело и я видела лишь силуэт вонючки, потирающего явно ушибленные и помятые части тела.

Перекрестившись правым копытом, я порадовалась за свою нервную систему и чуткую душевную организацию. Слава Богу, разглядеть к каким именно местам я прижималась и чем конкретно эти самые места кишели оказалось невозможным. Боюсь, осознай я в полной мере весь ужас своеобразных объятий, грохнулась бы в обморок. Причём туда, откуда только что выбралась, и на того, благодаря кому сейчас трясусь, как чихуа-хуа на складе пылесосов.

Алехандро задрал голову и, втянув воздух сквозь чёрные зубы, незаметные на чёрном лице. От грязи и недостатка света он вообще весь казался чёрным. Только белки глаз чуть выделялись на общем фоне, да радужка отливала расплавленным серебром.

Убьёт ведь, ей Богу! Вот выберется и придушит меня сгоряча той самой верёвкой, что сейчас составляла ему компанию. Тем не менее, оставлять Алехандро там не имею права, пусть даже его освобождение грозит мне расправой.