Мэгги Стивотер - Воронята Страница 40

— Ты скажи мне, что ты слышал, а я расскажу тебе, что на самом деле.

— Ноа сказал мне, — начал Ронан, — что если ты уйдешь, Периш уйдет с тобой.

Он позволил ревности проникнуть в его голос, и это позволило ответить Гэнси холоднее, чем могло бы быть. Гэнси старался не заводить любимчиков.

— И что еще должен был сказать Ноа?

С видимым усилием Ронан подался назад, отстраняя себя. Ни один из братьев Линч не любил проявлять ничего другого, кроме чрезмерного, даже, если это была чрезмерная жестокость. Вместо того чтобы ответить, он спросил:

— Ты не хочешь, чтобы я шел с тобой?

Что-то ударило Гэнси в грудь.

— Мне бы хотелось забрать всех вас с собой, куда бы то ни было.

Лунный свет сделал странную скульптуру лица Ронана, абсолютно законченным изваянием, но неизвестный скульптор по каким-то причинам совсем забыл предать этому лицу сострадание. Он тяжело вдохнул, будто курил, через ноздри, а затем легко выдохнул сквозь сомкнутые зубы.

После паузы, он сказал:

— В ту ночь. Там что-то…

Но потом он остановился и, не говоря больше ничего. Такого рода умолкания, Гэнси связывал с тайнами или виной. Такое случалось, когда вы были уже готовы признаться, но рот в последний момент пошел на попятные.

— Что?

Ронан что-то пробормотал. Он встряхнул корзину для бумаг.

— У тебя есть что сказать, Ронан?

Он произнес:

— Эта фигня с Чейнсо и той экстрасеншей, и с Ноа, и я просто думаю, что что-то странное происходит.

Гэнси не смог сдержать раздражение в своем голосе.

— «Странное» мне никак не помогает. Я не понимаю, что означает «странное».

— Не знаю, чувак, по мне так это уже звучит, как полное безумие. Я не знаю, что тебе сказать. Я имею в виду, странно, как твой голос звучал на записи, — ответил Ронан. — Странная, например, и дочурка экстрасенса. Нечто нарастает. Сам не знаю, что я несу. Я думал, из всех людей ты поверил бы мне.

— Я даже не знаю, во что ты просишь меня поверить.

Ронан сказал:

— Это начинается, старик.

Гэнси скрестил руки. Он мог видеть в темноте, как черное крыло мертвой осы прижалась к сетчатке корзины для бумаг. Он ждал, пока Ронан всё обдумает, но всё, что выдал другой парень, было:

— Я вижу, что ты снова пялишься на осу. Я собираюсь позволить ей прикончить тебя. Пусть идёт в жопу.

Не ожидая ответа, он отвернулся и пошел в свою комнату.

Гэнси медленно подобрал свой туфель с того места, где Ронан его оставил. Когда он выпрямился, то осознал, что Ноа покинул свою комнату и стоит рядом с Гэнси. Его обеспокоенный взгляд блуждал от Гэнси к корзине. Тело осы сместилось на несколько дюймов, но она все еще была видна.

— Чего? — спросил Гэнси.

Что-то в тревожном лице Ноа напомнило ему об испуганных лицах, окружавших его, шершнях на его коже, голубом небе и смерти над ним. Давным-давно ему предоставили еще один шанс, и в последнее время груз необходимости доказать, что это стоило того, давит все сильнее.

Он отвел взгляд от Ноа, к стене, состоящих из одних окон. Даже сейчас, Гэнси казалось, что он мог чувствовать щемящее присутствие близлежащих гор, словно пространство между ним и вершинами было материальным. Это было так же мучительно, как представлять спящего безмятежного Глендовера.

Ронан был прав. Нечто росло. Может, он не нашел линию или сердце линии, но что-то происходило, что-то начиналось.

Ноа сказал:

— Не бросайся этим.

17

Несколько дней спустя Блу проснулась немного раньше рассвета.

Ее комната была заполнена неровными тенями от ночника в гостиной. Так происходило каждую ночь после того гадания, мысли об элегантной фигуре Адама и воспоминания о склоненной голове Гэнси вторгались в ее разум, как только сон сдавал свои позиции. Блу не могла себе помочь, проигрывая в памяти в хаотичном порядке те эпизоды снова и снова. Беспечный ответ Кайлы Ронану, личный язык Адама и Гэнси, тот факт, что Гэнси был не только духом на дороге мертвых. Но это не были просто парни, о которых она беспокоилась, хотя, к сожалению, теперь совсем не казалось, что Адам вообще позвонит. Нет, вещь, за которую она крепче всего ухватилась, состояла в запрете ее матери делать что-то. Это сжимало, подобно кольцу.

Блу откинула одеяло. И встала.

Она испытывала скупую нежность к странной архитектуре Фокс Вей 300, это была своего рода нерешительная привязанность, связанную с ностальгией больше, чем с любым другим чувством. Но ее чувства ко двору за домом были смесью всего. Большой, раскидистый бук укрывал почти весь двор. Его красивая, совершенно симметричная крона простиралась от одного забора до другого столь плотно, что она окрашивала даже самый яркий день в сочно-зеленый. Только самый сильный дождь мог проникнуть сквозь листву. У Блу имелся целый рюкзак воспоминаний о том, как она стояла у массивного, мягкого ствола в дождь, слушая его шорох и удары капель по кроне, и они никак не попадали на землю. Стоя под буком, она представляла себя буком, будто капли катились по ее листьям и коре, мягкой, как кожа, напротив ее собственной.

С небольшим вздохом, Блу отправилась на кухню. Она открыла заднюю дверь, используя обе руки, чтобы тихо ее закрыть за собой. После наступления темноты, двор был ее собственным миром, личным и туманным. Высокий деревянный забор, покрытый жимолостью, закрывал свет от соседского крыльца, а непроницаемая крона бука блокировала лунный свет. Обычно ей бы пришлось ждать несколько длинных минут, чтобы глаза привыкли к темноте, но не сегодня.

Сегодня мрачный, неуверенный свет мерцал на стволе дерева. Блу колебалась недалеко от двери, стараясь найти объяснение распыляющемуся свету, который перемещался на бледной, серой коре. Положив руки на стену дома — она все еще была теплой от жары дня — она наклонилась вперед. Отсюда она увидела свечу вокруг другой стороны дерева, укрытую змеевидными корнями дерева. Дрожащее пламя исчезало, удлинялось и снова исчезало.

Блу сделала шаг от поломанной кирпичной террасы, затем другой, обернувшись еще раз, чтобы увидеть, наблюдает ли за ней кто-нибудь из дома. Чей это может быть проект? В нескольких шагах от свечи были другие спутанные гладкие корни, и озерцо черной воды, собравшейся в них. Вода отражала мерцающий свет, будто была другая свеча под черной поверхностью.

Блу задержала дыхание и сделала еще один шаг.

В свободном свитере и юбке Нив стояла на коленях у свечи и маленького корневого водоемчика. С руками, сложенными на коленях, она была неподвижна, как и дерево, и также темна, как и небо над головой.

Блу порывом выпустила воздух из легких, когда сначала она увидела Нив, а потом, когда подняла глаза к ее едва заметному лицу, то ее дыхание дернулось еще раз, как если бы она удивилась снова.