Мари Руткоски - Преступление победителя Страница 42

— Мой долг перед вами, ваше императорское величество, — ответил Арин.

— Он красиво говорит, — объявил император перед двором, и сенаторы, лорды и леди спрятали свои ухмылки таким образом, чтобы показать их еще больше. Губернатора Герана больше нельзя было назвать красивым.

Риша не улыбнулась. Арин поймал с противоположного конца комнаты ее взгляд — серьезный и мрачный.

— Я не знаю, что думать по поводу вашей просьбы позволить вам уехать, — сказал император. — Губернатор, неужели... с вами плохо здесь обращались?

Арин улыбнулся обезображенной стороной лица.

— Вовсе нет.

Придворные стали восторженно перешептываться. Происходящее напоминало им игру. Изуродованное лицо. Скользкие насмешки императора. Притворство, будто все так, как надо.

— Что, если нам доставляет удовольствие ваше присутствие при дворе? — спросил император.

Арин вышел на свет. Он будто со стороны наблюдал, как стоит перед императором в этой приемной зале. С тех пор как он оставил Кестрел этой ночью в городе, он не спал, но его разум был на удивление ясным. Он замечал, как в свете утреннего солнца парят пылинки вокруг него. Лучи бросили на шрам у него на лице резкий взгляд. Отметили обтрепавшиеся швы его одежды. И помедлили на кинжале у его бедра, на том, как Арин скрывал ладонью герб на рукояти. Двусторонний клинок был без ножен. Гарда предназначалась для защиты ладони меньше, чем у Арина, и была изогнута по валорианскому образцу. Кинжал был валорианским во всем.

Придворные переговаривались.

«Его лицо».

«Как это произошло?»

«Этот кинжал».

«Чей он?»

«Это женский клинок. Как он у него оказался?»

«Наверное, украл».

«Или... а вдруг это подарок?»

Арину не нужно было слышать, чтобы знать о чем.

— Ваше гостеприимство превзошло все мои ожидания, — сказал Арин. Император слегка улыбнулся. Его глаза не отрывались от ладони Арина на рукояти кинжала. Арин был рад этому. Он не сомневался, что император доволен помолвкой сына с любимицей армии. Брак сделает генерала Траяна частью императорской семьи... и усилит верность солдат.

Но слухи все не затихали. Даже чеканка монеты в честь помолвки не положила им конец. Сейчас Арин впервые взглянул на разговоры о нем и Кестрел со стороны. Он пытался придумать, как можно их использовать. Да, Арин рассчитывал на то, что, если он уберет ладонь с рукояти и герба Кестрел, кинжал узнают. Придворные ахнут.

Арин мог добавить слухам обоснование.

Валорианцы носили кинжал всегда и снимали только на ночь или принимая ванну. Чем бы придворные не посчитали клинок — подарком или кражей, — им придется хорошенько постараться, чтобы представить, насколько близок Арин должен был быть к Кестрел.

— Как бы сильно мне ни хотелось остаться, — сказал Арин, — я должен вернуться в свою страну, чтобы управлять ею так, как угодно вам.

— Вы серьезный молодой человек, не так ли?

— Да.

Арин передвинул ладонь на рукояти, не показывая герб, но давая понять, что может.

Императору это не понравилось. Как не понравилось бы и Кестрел, будь она здесь, или Тенсену, который снова отправился в свою любимую галерею и, скорее всего, находился там до сих пор. Министр не одобрил бы действий Арина. Шантажировать императора? Перед всем двором?

У Арина не должно было быть этого кинжала. Арину полагалось быть мертвым или изуродованным до неузнаваемости. Или и то, и другое. Он с удовлетворением напомнил императору о его ошибке. С удовлетворением пригрозил, что объяснит двору, каким образом кинжал невесты его сына оказался у бедра другого человека.

— Вы позволите мне уехать? — спросил Арин.

— Мой дорогой губернатор, что за вопрос! Разумеется, нам будет вас не хватать, но мы ни в коем случае не смеем вас задерживать здесь.

Арин было подумал, что император позволит ему покинуть залу, так и не упомянув о выступающем черно-красном рубце, ползущем вниз по его лицу. Но затем император с улыбкой произнес:

— Какие аккуратные швы.

А потом Арину позволили уйти.

* * *

— Пусть сопутствуют тебе добрые ветра, — произнес чей-то голос позади него в пустом коридоре, куда выходила приемная зала.

Арин обернулся и увидел Ришу. Ее слова, хоть и теплые, прозвучали несколько высокопарно. Должно быть, она перевела эту прощальную фразу на валорианский со своего языка.

— Я рада, что ты уезжаешь, — сказала Риша. — Тебе здесь не место. Тем, кто здесь не к месту, приходится расплачиваться.

Арин безотчетно прикоснулся к раненой щеке и поморщился. Затем он сжал зубы. Его лицо уже не станет таким, как прежде, — ну и что? Может, так ему идет больше. Может, раньше Арин был слишком мягким, слишком доверчивым, слишком нерешительным, как тот мальчик до войны, который заставил его вернуться и найти Кестрел у освещенного луной канала.

Арин не сожалел о том, что этого мальчика больше нет. Он был рад, что стал другим.

— Я не представляю себе, как ты терпишь это, — сказал он Рише по-валориански. Слова были медленными и тяжелыми. Арин ненавидел ощущение этого языка.

Риша нахмурилась.

— Терплю что? Жизнь при императорском дворе? — Она покачала головой. — Мое место здесь.

Арин не смел упоминать о Тенсене или информации, которую, как намекал министр, могла предоставить Риша. Сейчас они были наедине, но двери приемной залы могли отвориться в любое мгновение. Арин быстро сказал на своем языке:

— Спасибо.

По лицу Риши пробежало смятение.

— Я не говорю по-герански, — напомнила она Арину на валорианском.

Арин мог бы сказать что-то еще, но вдруг двери залы действительно открылись. Придворные начали выходить в коридор, бросая взгляды на Арина и Ришу. Арин отвернулся, так и не произнеся слов, которые жгли его изнутри. Он снова хотел сказать ей «спасибо. Он удивлялся, что Риша готова рисковать собой ради чужого народа.

«Как же она отличается», — думал Арин, идя прочь. Его челюсти сжались, а во рту стоял металлический привкус, будто он прикусил язык.

Как сильно Риша отличалась от Кестрел.

* * *

Рыба билась на доске. Кестрел увидела, как торговец с силой опустил на нее молоток. Девушка вздрогнула, хотя понимала, что дворцовую служанку эта картина не смутила бы. Служанка не обратила бы внимания на розовую от крови замерзшую жижу у оснований прилавков на Мясном Ряду. Она не смотрела бы с таким выражение на скользкие органы в канаве, осознавая, что никогда раньше не видела внутренностей курицы и даже не задумывалась об этом.

Кестрел заставила себя не отрывать взгляда от грязи под ногами. Причина того, почему у нее перехватило дыхание, была прямо перед ней. Эта отвратительная улица. Мокрый деревянный молоток торговца рыбой. А вовсе не то, что произошло вчера в «Сломанной руке», и не то, как Арин отвернулся от нее. Не то, что она сделала, чтобы заслужить такое его отношение.