Дебора Боэм - Призрак улыбки Страница 48

Однажды тихим, жарким, безветренным августовским вечером я, сидя на диване, смотрела по телевизору какую-то несусветную чушь. Гифу и Пиггот свернулись клубками по обе стороны, и вдруг зазвонил телефон. «Алло!» — сказала я, подивившись, кто мог звонить в десять вечера. При мысли, что это наконец Гаки-сан, пульс мой участился.

— Джозефина? Это Амалия. Прости, что я не писала тебе так долго, но я ведь предупреждала: корреспондент из меня никакой.

— Амалия! Как я рада! И при чем тут извинения, я тоже ведь не писала. Ну, рассказывай: что там у вас в Сэндае?

— Главная новость — я нашла фантастическую информантку: знаешь, одну из этих слепых старух-сказительниц. Записываю за ней все свободное время: она так стара, что, сама понимаешь, нельзя терять ни минуты. Так вот, она рассказала мне совершенно невероятные вещи, такие, о которых нигде не прочтешь.

— Потрясающе, — согласилась я. — А как со второй задачей? Холостяки в Сэндае отыскались?

— Ах вот ты о чем! — Амалия засмеялась. Где-то у нее за спиной раздавалась музыка, что-то как бы позвякивало, скорее всего, это был концерт для клавесина. А еще дальше слышался резкий щелкающий звук, вызывающий в памяти урок танца, на котором разучивают ирландский степ, но в данном случае, как я знала, вызываемый кем-нибудь из соседних жильцов, добровольно берущим на себя обязанность пройти с деревянной колотушкой от дома к дому, напоминая — в соответствии с давней традицией, — что перед тем, как лечь спать в хрупких, сооруженных из дерева и бумаги спаленках, необходимо погасить свет и выключить газ.

— Собственно говоря, — теперь голос Амалии звучал почти робко, — для общения у меня почти не было времени, но один, очень по-своему интересный мужчина, здесь есть, и — чудо из чудес — он даже свободен, но, похоже, вовсе не видит во мне женщину — ты понимаешь, что я имею в виду?

О да, я хорошо понимала.

— Он японец?

— Американец, и, как ни смешно, из Бостона, хотя лето проводит в Ньюпорте, где увлекается яхтами. Он филолог, уже защитил диссертацию. Окончил Гарвард за несколько лет до меня. Должно быть, я тысячу раз проходила мимо него по Гарвард-сквер. Но какова ирония! Нужно было проделать весь этот путь до Сэндая, чтобы парень из Гарварда получил шанс от меня отмахнуться.

— Что? Ты сделала шаг вперед, а он от тебя отмахнулся?

— Ни в коем случае! Я никогда бы не осмелилась! Нет, просто он проявляет ноль интереса. Думаю, у него есть хорошенькая японочка — у самцов этого типа обычно так и бывает. Ну хватит. На самом-то деле я звоню сообщить кое-что из рассказов моей сказительницы. Они невероятно перекликаются с историей, которую я услышала от тебя в самолете. Похоже, что…

И Амалия разразилась монологом, продолжавшимся по крайней мере двадцать минут, после чего мы пожелали друг другу спокойной ночи и попрощались.

А я так и осталась сидеть на диване, слепо уставившись на экран телевизора, где передавали новости — мгновенно сменяющиеся изображения льющейся крови, сальмонелл и новорожденных панд в зоопарке. Суть того, что сказала Амалия, была ясна и вызывала дрожь озноба: мне никогда и ни в коем случае нельзя возвращаться в тот храм в Долине Ада. Чудом удалось мне избежать гибели, и только дура еще раз пойдет на смертельный риск.

Судя по всему, дело обстояло так. Из рассказа Амалии о моих приключениях старуха-сказительница заключила, что Гаки-сан — какой-либо из духов зла. Далее, по ее мнению, никак не может быть случайностью, что слово «гаки» — это по-японски «голодный призрак». К тому же ту область Японских Альп, куда я попала, она назвала пользующимся дурной славой местом, где расцветает все сверхъестественное, и добавила, что по этой причине она почти и не заселена. Амалия взяла с меня обещание ни в коем случае туда не возвращаться, и я нехотя согласилась. Ее забота о моем благополучии была, бесспорно, искренней и снова возвращала к размышлениям над всеми таинственными загадками и прежде всего над главной из них: почему Гаки-сан отказался видеть меня в течение целого года.

Однако стоило мне положить телефонную трубку, как любовь, доверие и тоска вновь нахлынули с прежней силой, и я решила, что, несмотря ни на что, сдержу наш уговор о встрече десятого октября. Я никогда не верила в сверхъестественное и, глядя на вещи ретроспективно, была уверена, что появление призрака горничной — всего лишь оптический обман вроде толкуемых в религиозном духе размытых ликов на коре дерева или грязном стекле. Все разговоры о голодных призраках звучали нагромождением суеверий, и страшилась я только того, что Гаки-сан может не оказаться в условленном месте.

Конец сентября застал меня в жаркой, душной, кишащей насекомыми Новой Гвинее; по заказу японского «Вог» я работала над статьей «Мода у каннибалов», что включало в себя блуждания в обществе фотографа и переводчика по более или менее соприкоснувшимся с цивилизацией джунглям и интервьюирование полудиких вождей, щитками прикрывающих пенисы и красующихся в головных уборах с перьями, а также сногсшибательных величественных женщин с продетыми в ноздри полированными костями гиены и с мочками до плеч, с виду похожими на длинные волокна конфеты «тянучка». Моей любимой «моделью» стал вымазанный глиной воин с буйной шевелюрой, у которого вместо кольца была в носу желтая шариковая авторучка, а футляром для члена служила не выдолбленная тыквочка, а несильно надутый воздушный шар с надписью: «С днем рожденья» (синим по красному).

Лет сорок назад подобный сюжет описывала и моя мать, но в те времена слово «каннибал» служило антропологическим (и антропофагическим) термином, а вовсе не метафорой с оттенком ностальгии. Но и сейчас все было очень колоритным, если, конечно, не считать прожорливых, жаждущих человеческой крови людоедов. И хотя я понимала, что мои занятия в лучшем случае могут быть названы примитивной любительской псевдоантропологией, эта поездка все же была передышкой на фоне живописания лукулловых яств отельных буфетов и божественной красоты закатов.

В последний свой день в Порт Моресби я сидела под тростниковым навесом в баре нашего убогого, но с претензиями отеля и тихо пила свой безалкогольный коктейль, когда меня вдруг позвали в холл, к телефону. Звонил Маруя-сан, старый друг из журнала «Одиссей», и спрашивал, не соглашусь ли я остановиться по пути в Кулалау и написать очерк о ежегодных вакхических игрищах, именуемых «Фестиваль Цветущей Плоти», фотографии к этому очерку у него уже были. Сначала я отказалась; усталость от бесконечных поездок была так велика, что мне хотелось лишь одного: вернуться домой и попросту задушить в объятиях моих милых кошек. Но уже собираясь повесить трубку, я вдруг подумала о могиле Раади Улонгго, на которой мне так и не довелось побывать.