Алёна Алексина - Перехлестье Страница 49

— Йен, прости меня.

Звучание давно забытого имени резануло слух, и маг вздрогнул, поднимая глаза на Милиану.

Она села за его стол, устраиваясь напротив:

— Йен, я… я ужасно соскучилась.

Васькино туманное утро

Никогда. Больше. Не буду.

Василиса лежала с закрытыми глазами. И повторяла про себя эти четыре слова, будто буддистскую мантру. А потом еще и разразилась положенным в данном случае протяжным: «Ом-м-м-м…»

Только это уже была не мантра, а стон страдания.

Иногда она приподнимала тяжелые веки и, казалось, будто они скользят со скрипом. Да что ж за день сегодня! Издеваются что ли в небесной канцелярии? Это же надо было такое солнце включить…

Ой, голова… Ой, все остальное…

Ну, зачем, зачем пила эту гадость? Ведь знает же, что будет. Дело в том, что у Васьки, мать которой страдала пристрастием к спиртному, так вот у Васьки была суровая непереносимость алкоголя. Бокал пива или стопка водки на утро превращали девушку в медузу — желеобразное дрожащее существо, полупрозрачного типа и тошнотворной внешности.

А воспоминание о том, как она запуталась в собственной нижней рубашке, заставило незадачливую соблазнительницу и вовсе впасть от стыда в кратковременную кому.

М-да, эротический пассаж явно удался. Поддала наливочки, ошиблась комнатой, разделась, уснула поверх ничего не подозревающего мужика, потом полезла к нему в объятия, дыша «духами и туманами», а в самый решительный момент и вовсе запуталась в смехотворных остатках одежды. Как только он вообще на нее посмотрел? О, ужас… Наверное, просто сжалился над пухлой пьяненькой дурехой.

Сжалился. И тут же в памяти всплыли подробности минувшей ночи. А так же взгляд, полный голода и восхищения. Подсознание, измученное алкоголем, услужливо напомнило, как маг на Ваську смотрел, и что последовало за этим осмотром. О-о-о… Даже похмелье отступило. Потому что ну очень хотелось снова почувствовать все заново.

Ну, ничего. Сейчас поправим здоровье, припудрим носик, подождем, пока с лица сойдет отпечаток подушки, вернем романтическую свежесть, и…

Держись, чудище окаянное! Живым не уйдешь.

Василиса скатилась с кровати, кое‑как привела себя в порядок, и осторожно прокралась на лестницу.

Ой, только бы никого не встретить!

Как хорошо, что маг ушел. Если бы она с такой физией проснулась рядом с ним, есть подозрение, что вместо восхищенного взора получила бы вопль ужаса, после чего была бы незамедлительно придушена подушкой.

Тихой мышкой крадучись по скрипучей лестнице, Васька радовалась про себя тому, что посетителей в таверне еще не было, вот только…

— Мили, прекрати убиваться. Я живой, здоровый, хватит лить слезы.

Грехобор. Повитуха.

Ох, как Лиске хотелось подойти, схватить вертихвостку за косы… Но представив себя — помятую, опухшую, с торчащими во все стороны космами на фоне этой аккуратненькой, чистенькой, нежненькой дивы… Бр-р-р. Они рядом будут смотреться как стюардесса элитного авиарейса и кондуктор старого ЛиАЗа на маршруте Пупыкинск-Заволокино. Это не говоря о том, что нынче утром Лискиным видом можно доводить людей до инсульта.

Поэтому тихонечко. Мимо. Мышкой. Сейчас поправим здоровье, пригладим волосенки, затянем потуже шнуровку корсажа, чтобы отыскать талию, возьмем сковородку побольше. И вот тогда… Сначала, конечно, Грехобору настучать, чтобы не беседовал с сомнительными красотками, а потом… бой будет страшным. Пока же пусть щебечет, птЫчка, недолго ей осталось.

Зария, отмерявшая муку на хлеб, застыла, созерцая прошмыгнувшую в кухню стряпуху.

— Ты захворала? — спросила чернушка шепотом.

Васька мысленно застонала, понимая, что не зря предусмотрительно кралась вдоль стен.

— Чем помочь?

— Бульончику бы… — жалобно всхлипнула никудышная пропойца и смиренно сжалась на лавке между квашней и ведром. — А еще веревку и мыло. Помоюсь — и в горы…

Зария не знала этой старой, как мир, шутки, поэтому не поняла, ни причем тут горы, ни зачем перед этим мыться… Она притащила из погреба горшок со вчерашними щами и быстро разогрела несчастной столь необходимое «лекарство».

Через полчаса, сытая, порозовевшая и подобревшая Василиса возвратилась к жизни. Хорошо‑то как! И отпечаток подушки рассосался, и глаза проморгались.

— Спасибо, Зария. — с чувством сказала кухарка, но в этот миг в голове у нее что‑то щелкнуло, и девушка спросила: — А что такое Заренка?

— Звездочка, — помощница улыбнулась, стряхивая с рук муку. — Кто тебя так ласково?

— Грехобор, — Василиска вздохнула.

Искать сковородку расхотелось. Мало того, сытый организм впал в непередаваемо лирическое состояние.

— Зария-я-я, — тихо позвала Лиска. — А я теперь жена.

Что‑то яростно громыхнуло. Вскинувшись, стряпуха увидела опешившую чернушку, которая держала пустую руку в воздухе.

— Ты крышку уронила, — улыбнулась кухарка. — И не дышишь.

— Я… ты… ой, — Зария подняла крышку, положила ее на стол, села, встала… — Ой. А это очень больно?

— Что?

— Ну… женой стать. Мне говорили, что очень.

— А? — Васька опешила. — А почему ею становиться должно быть больно?

— Так… он и ты… вы же… — помощница сделалась бардовой, будто томат. — Да?

— Ну, дык, — ничего не понимая, кивнула Василиса.

— И не больно? Не страшно?

— Чего бояться‑то?!

— Долга, — еле слышно сказала Зария.

— Какого долга?

— Супружеского.

Васька прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ах, вон оно что!..

— Зария, мне уже лет семь не страшно, — хромоножка открыла от удивления рот, оглядывая Василису, словно та только что призналась в том, что содержит гарем из мужиков.

— Как?

— Вот так, — девушка пожала плечами и направилась к печи. — Неприятно немного было, но чтобы прям жутко больно — нет.

Зария промолчала, накрыла кадку с тестом чистым полотенцем и вдруг хмыкнула. А потом негромко рассмеялась. Василиса, удивленная таким ярким и нехарактерным для ее помощницы проявлением эмоций, подозрительно посмотрела на помощницу:

— Ты чего?

— Багой теперь не только сон потеряет, но и дар речи… — Зария прыснула, зажав ладонью рот.

Следом рассмеялась и Василиса.

Еще через полчаса стряпуха шмыгала между столиками, стараясь не смотреть в угол, где все еще сидели Грехобор и Милиана. Нет, ну вот что на них смотреть? Бежать, бряцая металлом, и орать: «Руки прочь от моего мужика, курица общипанная!»? Как‑то несолидно. Эта малохольная ведь рассыплется сразу.