Симона Вилар - Ведьма княгини Страница 5

Опять принялся моросить дождь. Малфутка подняла к небу лицо, подставила его холодным каплям. Надо же, какая дождливая весна в этом году, солнышко совсем не балует, все прячется в серой мути, из которой то и дело летит холодная влага. И от того на душе так тоскливо… А ведь как она радовалась, когда Свенельд вез ее из полюдья в Киев! Думала, что ждет ее отныне жизнь счастливая и бесхлопотная. А вышло… совсем одна она осталась.

Оправив на голове широкую шаль, перекинув через плечо одну из длинных черных кос — так и звякнули серебряные подвески на ней, — боярыня Малфутка стала осторожно спускаться по сходням в усадьбу. Внизу, среди бревенчатых срубных построек, было темно. И тихо так… Откуда-то со стороны людских долетал приглушенный гомон, кузня еще бухала за поворотом, а тут… Малфутка стояла, прислушиваясь.

Она всегда знала, что в каждом жилище существует своя незаметная жизнь. Сколько бы людей ни садилось трапезничать у очага, всегда незаметно рядом обитают домовые духи. Малфутка и ранее ощущала их присутствие, однако в последнее время стала замечать их более ясно. Может, это оттого, что некогда волхвы обучали ее чародейству? Странное то было время, да и запамятовалось все, как будто спала она долго, видела сон, да все позабыла, когда за ней Свенельд приехал. Друг Малфутки, молодой ведун Малкиня, как-то сказал ей, что она со временем вспомнит прошлое. Ей порой и казалось, что вспоминает, марилось всякое: то как будто с лешаками она зналась, то словно волколака[19] приманивала, желая расколдовать, а то и как будто скрывалась от кого-то. Она о том пробовала со Свенельдом поговорить, да он лишь отшучивался. Мол, чего только не бывает в древлянских чащах, мороков там… ну чисто киевлян на торжище. И все же Малфутка понимала: что-то важное ускользнуло из памяти. И сама себя ощущала какой-то другой. Она — и как будто и не она. Да и странным ей казалось так отчетливо замечать то, о чем другие даже не подозревают.

Вот и сейчас, остановившись среди хозяйственных построек, Малфутка почувствовала рядом чье-то присутствие. Видеть не видела, а знала, что возится в козьем загоне дворовой[20], лопочет своим любимицам козам что-то успокоительное, а там под высокой кровлей шуршит сеном овинник. И не было бы в том ничего странного, если бы только она и ранее их так хорошо замечала. Но раньше она скорее догадывалась о них, а теперь слышала… и видела. А видела она, что из-под стрехи овина смотрят на нее желтые светящиеся глаза, смотрят недобро, даже словно ворчание некое раздается. И она поняла, что это овинный дух — овинником называемый.

Малфутке бы испугаться, но отчего-то она не боялась. Да и котенок у нее в руках по-прежнему мурлыкал преспокойно и довольно. А как она уже стала понимать, ее домашний любимец тоже чуял соседних духов-обитателей, но волновался только, если было в них что-то необычное или недоброе. И Малфутка шагнула вперед, вглядываясь в блестящие огоньки сердитых глаз овинника.

Она стояла, вслушивалась в это ворчание, словно овинник ругался злобно. И совсем не обратила внимания, когда позади нее раздались шаги и голоса, не расслышала позвякивание связки ключей. Лишь когда из-за поворота на нее едва не налетела шедшая вместе со сторожами-обходниками Липиха, когда та вскрикнула от неожиданности, Малфутка будто очнулась. Резко повернулась, смотрела на всполошившуюся ключницу и холопов.

На круглом полном лице Липихи недоумение сменилось обычной раздраженной гримасой.

— Ты чего это тут в потемках таишься, боярыня? Ума у тебя кот наплакал, а степенности и достоинства еще меньше, если толчешься тут, как чернавка какая навозница. Шла бы к себе, я уже вечернюю трапезу велела тебе отнести. А ты… Что, спрашивается, ты тут делаешь? — уже с подозрением спросила Липиха, даже велела одному из сторожей посветить вокруг, будто эта древлянка могла с кем-то тут встречу назначить.

Свет спугнул овинника, он исчез, глазами-огоньками уже не посверкивал, да только его недовольное бормотание по-прежнему долетало из-под стрехи. И такое громкое и раздраженное, что просто дивно, как это ключница и дворовые ничего не замечают.

— В овине крыша давно прохудилась, — сообщила Малфутка то, на что гневался овинный дух. — Весна нынче дождливая, вот и протекает где ни попадя. А это неладно, надо перекрыть кровлю-то.

При этих словах Липиха перво-наперво оглянулась на дворовых, а потом вдруг выпрямилась во весь свой невеликий рост, грудь выпятила, пузо под богато шитым передником выставила.

— Что это делается, боги пресветлые? Да неужто ты, древлянка дикая, упрекаешь меня в нерадивости?! Да я хозяйством не первый год заправляю, все у меня учтено и продумано, за всем я присматриваю и указаний какой-то приблуды лесной не потерплю! Ишь, явилась сюда и норов свой выказывает! Я боярину пожалуюсь на твое самоуправство и придирки, скажу, как ты меня за службу верную хаешь…

Липиха говорила еще и еще, совсем забыв, что с боярыней разговаривает. Да и Малфутка смутилась, пятилась от раскричавшейся бабы, на посмеивающихся дворовых и глянуть боялась. Чужая она тут и нежеланная. Ей и с разгневанным овинником было легче общаться, чем с людьми, которые испытывали к ней лишь презрение и неприязнь, не любили, не жаловали. От огорчения она не сообразила, что ругает-то ее как раз та, кто служить ей обязана. Поэтому, так ничего и не ответив, Малфутка поспешила прочь, почти перебежала широкий двор, поднялась по ступеням крыльца, легкой тенью кинулась по переходам к своему терему и остановилась, только захлопнув за собой тяжелую дверь.

Липиха же еще какое-то время лютовала, даже треснула одного из сторожей по затылку, чтобы облегчить душу. А потом задумалась.

— Чего же она толклась тут в потемках? — проговорила задумчиво.

— Да она все время где-то таится в переходах, ведьма древлянская, — потирая ушибленный затылок, заметил сторож. — Людей сторонится, с кошкой своей все возится, словно эта тварь бессловесная ей ближе простого люда.

Липиха согласно кивнула своим богатым повоем[21], поправила покрывавшую его цветную шаль, но потом все же повелела, чтобы завтра же овинные работники подлатали крышу. Самой себе не хотела признаваться, что сразу поверила древлянке.

Малфутку в темных переходах встретила старенькая горбунья приживалка.

— Матушка-сударышка наша явилась, лапушка наша чернокосая. А мы-то уже обыскались, — лопотала старушка дребезжащим голосом. — Трапезничать изволите идти? Кашка-то на столе горячая и духовитая, молочком и медом приправленная. Небось ты в лесах диких древлянских такой и не едала. Каша действительно оказалась на диво вкусной. Малфутка ела ее, неспешно окидывая взглядом свою богатую горницу. Красиво тут, свод над головой узорами из переплетающихся трав и цветов расписан, широкие половицы выскоблены добела, лавки покрыты ткаными яркими ковриками, сундуки крест-накрест обиты медными полосами, красиво поблескивающими при свете высоких свечей в литых шандалах. Думала ли когда-либо древлянка Малфутка, что в такой роскоши ей жить придется? Но все равно не было ей тут счастья. Одинока она и заброшена… даже милым любимым соколом своим оставлена. Вон он опять подарки ей прислал из Киева: медовых пряников отправил, рулоны заморской парчи, ларчик с притираниями ароматными. Но что ей все его дары, когда сам не спешит?