Дагмар Тродлер - В оковах страсти Страница 6

По-доброму отец относился лишь к Эмилии, которая, сидя рядом с ним за столом, укутанная шерстяными одеялами, ела сладкие блюда и смеялась шуткам рыцарей.

В рождественское утро я побежала после праздничного богослужения, которое патер Арнольд торжественно провел в часовне, на кухню, где уже стояли до краев наполненные корзины с пожертвованиями. Весь народ с раннего утра стоял у ворот замка в ожидании дождя из съестных припасов, который по заведенному порядку должен был пролиться им на головы в это утро. Моя мать в праздник рождения Христа всегда была щедра на подаяния и даже доставала из сундуков и раздавала мерзнувшим у ворот людям старую обувь и одежду. И никогда не забывала спуститься вниз, в подземелье, и накормить узников. Все это всегда происходило против воли графа, но я приняла твердое решение после смерти родительницы в память о ней проявлять сострадание и милосердие к бедным и заключенным. В этом году был лишь один пленный.

Нагруженная корзиной с яблоками, остатком паштета и небольшим пирогом, с бутылью теплого глинтвейна в руке, в накидке из беличьего меха на плечах, которая спасала меня от пронизывающего холода, я направилась к большой центральной башне замка, под которой находилось подземелье. Каменная башня эффектно возвышалась на краю плоскогорной скалы. Башня вмещала охрану замка и арсенал оружия, а во время военных действий в ней хватало места всем жителям замка. И все же она была страшно узкой — помню, как после одной из осад мы должны были находиться в башне целый месяц, и в конце пребывания там мама чуть не лишилась рассудка.

Я осторожно спустилась по сырой лестнице в подземелье. Ландольф, тот самый грубый лысый мужчина, который так изощренно умел использовать при пытках раскаленные щипцы, узнал меня и пропустил вперед. Стены глухим эхом отражали мои шаги. Смоляной факел, освещавший путь, придавал стенам неясный оттенок, его света хватало лишь на то, чтобы видеть, что у тебя под ногами. Охранник шел за мной и гремел ключами.

— Храни вас Бог за ваше доброе сердце, госпожа, — пробурчал он в свою неухоженную бороду, — но мне думается, что парню понадобится совсем не многое. Ваш отец основательно потрепал его. Увидите сами…

Тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась. Ландольф воткнул факел в приспособление в стене и дал мне пройти. От вони в камере, которая буквально ударила мне в нос, я едва не упала в обморок. Я рванулась на воздух, держась за скользкие стены. Казалось, в камере никого не было, и лишь позже я увидела узника у противоположной стены и подошла ближе. Одетый в жалкое тряпье, он сидел, скорчившись, на охапке мокрого сена. Закрыв голову руками, он раскачивался взад и вперед и издавал тихие жалобные звуки. Рядом я рассмотрела миску с грязной водой и краюшку хлеба. Несколько крыс, которые чувствовали себя здесь вольготно, в испуге разбежались в разные стороны, когда я оказалась слишком близко от них. Узник не реагировал. Я откашлялась. Он вздрогнул, как испуганный зверь, прижался к стене и медленно повернул голову в мою сторону.

Из гущи свалявшихся длинными прядями спадавших на лицо волос, переходящих в такую же грязную бороду, на меня сверкнули из воспаленных красных щелок глаза, отвыкшие после темноты подземелья от света. Он поднял руки и беспомощно стал тереть глаза. Я услышала его бормотание. Потом он опустил руки и поднял наконец голову… Взгляд его глаз поразил меня. Было ли это возможно? Невероятно, но я увидела, как из-под грязных, засаленных прядей волос засветились две светлые точки, очи такой голубизны, которую я не видела за всю свою жизнь, голубые, как летнее небо, как море светящегося льна, колышущегося на ветру, маленькие венки из васильков, ожившие, наполненные жаждой жизни, засверкали из затхлого подземелья…

Нас окружала тишина. Факел отображал на стене причудливые тени каких-то фигур. Крыса прошмыгнула мимо нас. Я вспомнила наконец, зачем пришла, медленно поставила на пол корзину, рядом кувшин с вином. Он все еще пристально рассматривал меня. Выражение его глаз менялось, оно стало удивленным, потом любопытным. Участилось дыхание, стало прерывистым.

— Желаю тебе счастливого Рождества, — пробормотала я смущенно и немного растерянно, постаравшись отвести от пленника взгляд. На его лице были заметны следы истязаний и жестокого обращения. Спину покрывала засохшая корка крови и грязи, на коже виднелись глубокие рубцы от ударов плетью и ожоги от раскаленного железа. В некоторых местах, казалось, ему регулярно сдирали кожу. Пятки распухли от ударов палкой и потрескались. На плечах всеми цветами радуги переливались гематомы, возникающие, когда человека неоднократно подвешивают за руки. Скрюченные пальцы почернели от крови — под ногти ему загоняли иглы. Но кости казались неповрежденными, тиски для пальцев и испанский сапог были приготовлены на потом, как и нож для внутренностей — отец хорошо овладел наукой, как опрашивать людей с пристрастием, не лишая их при этом жизни.

Мастер подземелья хорошо исполнял свою работу. Гниющие язвы, нечистоты по щиколотку и зловоние, доходящее до самого неба, которые навсегда лишали человека собственного достоинства. Как слой лака, засохшая кровь покрывала светлую кожу. Паразиты копошились в космах волос в поисках кровоточащих ран на теле. Жирные белые личинки блестели в свете факела, невыносимо резкий запах экскрементов, смешанный со сладковатым запахом гноя, вызывал у меня тошноту. Никогда я еще столь близко не видела перед собой жертву отца — в отличие от мамы, он всегда избегал доводить до моего сведения нелицеприятные издержки своей правоты. И вот я стояла перед страдальцем, стараясь не потерять самообладания. Чем бы ни провинился этот человек, но такие мучения, которым он подвергался, вряд ли мог одобрить Господь Бог… Ногой я чуть ближе придвинула кувшин с вином и кивнула ему: бери. С неимоверным трудом, будто старик, он попытался сменить свою скрюченную позу — выпрямиться. Паштет выскользнул из его ослабевших рук. Из темноты появилась крыса и уже хотела было утащить упавшую на пол добычу, но тут с громким криком отчаяния он набросился на животное, начал бить рукой о пол: он делал это, пока не упал в изнеможении. Я видела, как коварно и зло заблестели глаза крысы, когда она убегала. Отвращение охватило меня: казалось, животное с острыми когтями пробежало по моей спине.

Узник зашевелился вновь, схватил паштет и засунул в рот весь кусок. Он чавкал, поспешно захватывал паштет, вытаращив глаза, сопел, давился, жадно облизывал светло-красным языком пальцы и в то же время другой рукой выискивал на полу крошки, ощупывая солому. Потом взглянул на меня уже со слезами на глазах, в ужасе закрыл тело руками и отрыгнул паштет перед моими ногами.