Дети Солнца (СИ) - "Гаранс" Страница 6

Он давно знал эти игры. Магда сейчас приглашала его к насилию, но чем больше она противилась, тем нежнее он становился.

«Докажи, что хочешь меня! Возьми сам!»

«Позволь служить тебе. Я сделаю все, что хочешь ты!»

Не то чтобы его прельщала роль робкого обожателя, просто приятно было дразнить ее — да и себя тоже.

Эта пикировка всё закручивала пружины желания — и вот двигаться в этом направлении стало некуда. Тогда Флавий перевернул Магду — и она сдалась, расслабилась, раскидывая руки в стороны, разводя ноги. И змейка шевельнулась на его руке — теплая, податливо-упругая. Флавий знал, что точно так же шевельнулась и змейка на руке Магды. Тело теперь двигалось само. К нему не надо было прилагать волю — оно стало волей. Оно ощущалось как сгусток тепла вокруг лепестка пламени, а пламенем было желание, в которое целиком и полностью превратилась душа. Еще немного, и наступит конец, любовников отпустит, и они снова станут собой — до нового экстаза.

Флавий свалился рядом с Магдой, восстанавливая сбитое дыхание и глядя в потолок. Она вздохнула и уткнулась ему в подмышку. Они лежали, обнявшись, дышали в унисон, и оба не знали, где кончается один и начинается другой. Флавий сначала и не понял, что Магда плачет.

— Что ты?

— Все… хорошо. Я люблю тебя.

Он поцеловал ее в переносицу, подул в глаза.

— О! В этом я никогда не сомневался.

Глава 2

Флавий старался лишний раз не попадаться Растусу на глаза, боялся нечаянно выдать недовольство. В итоге не смог предотвратить очередной приступ. Когда ему сказали, что патрону плохо, он добирался на трясущихся ногах.

Растус сидел в кресле, нахохлившись как больной орел, взирал исподлобья налитыми кровью глазами. Белый шрам через подбородок ярко выделялся на побагровевшем лице, короткие волосы стояли дыбом, как иглы у ежа.

Флавий всплеснул руками: здесь только пускать кровь. Он сообщил об этом патрону и добавил:

— Я вызову Севира…

— Сам уже настолько обленился? — спросил Растус. — Или боишься руки замарать?

Голос Растуса, как всегда при подобных приступах, обрел особенную глубину и гулкость. Говорил он осторожно, медленно, и оттого каждое слово приобретало дополнительный вес. Раньше Флавий в такие минуты трусил невероятно, потом попривык.

Растус прикрыл глаза и слабо шевельнул кистью:

— Достань око.

Флавий извлек из сундука замотанный в бархатную тряпицу стеклянный шар. Такие амулеты выдавали только служителям высшего ранга и только по личному распоряжению и императора. Они позволяли владельцам слышать и видеть друг друга на большом расстоянии. Растус получил свой от жреца Маркуса.

Флавий пристроил око на подлокотнике и приступил к процедуре. Пришлось самому вскрывать вену и удерживать на весу емкость для стока крови: он не посмел просить патрона перебраться на кушетку, где можно было хотя бы сесть и поставить таз себе на колени.

Черная кровь стекала в помятый оловянный таз, и Растус перецветал из багрового в пепельно-серый.

Между тем в глубине стеклянного шара показалось лицо: молодое, золотисто-загорелое, с крупными резкими чертами, как у хищной птицы. Растус вызвал того самого Ансельма, что стоял сейчас с воинами империи под Чарой.

В ухе Ансельма поблескивала аккуратная сережка — жемчужина на короткой золотой проволочке. Флавий знал, что это тоже средство связи. Ансельм добился, чтобы его подчиненным жрецы сделали амулеты, дешевые и практичные. Жемчужина внутри полая, в нее заливается Кровь Солнца. Такой амулет не имеет силы ока и позволяет общаться на расстоянии лишь в несколько миль (5), но очень облегчает координацию войск на поле боя и разведку.

У Ансельма такие связи, что жрецы предоставляют ему Кровь Солнца и благословение в огромных количествах. У его людей и связь, и доспехи заговоренные, легкие и прочные. И вот такое войско стоит сейчас под стенами Чары.

Флавий совсем расстроился, думая об этом. На что вообще рассчитывают либертины?

— Приветствую, — каркнул Растус, наклонился к подлокотнику и скроил насмешливую гримасу.

— Здравствуй, — откликнулся Ансельм. Вгляделся пристальней — и поднял брови. — Тебе нездоровится, — он не спрашивал — утверждал, спокойно, словно говорил о погоде.

— Чем же ты мне поможешь? Пришлешь врачей? У меня свои есть.

— Старший жрец Чары дал добро на уничтожение либертинов, — сказал Ансельм. — Деваться тебе некуда. Против меня ты сейчас не выстоишь. Всё кончено.

— Да, конечно. Я, в общем, и собирался тебя поздравить. Старый козел Октавиан не зря сделал на тебя ставку. Вместо того чтобы честно противостоять в бою, ты подсылаешь шпионов, плетешь интриги, настраиваешь против меня народ. Успешно, успешно.

Флавий хмыкнул, про себя, конечно. Растус знал, куда ударить: Ансельм считался человеком кристальной честности, образцом благородства. Впрочем, смутить его не удалось. Выражение лица холодное, без насмешки, тон учтивый — оттого и слова его звучали весомо. Он не подначивал, как Растус, он доводил до сведения.

— Требуешь честности? — спросил Ансельм. — Хорошо, давай решим дело честно. Выходи, сразимся. Или сдавайся. Осаждать Чару я хочу ровно так же, как ты — в ней сидеть.

Растус дернул локтем. Таз качнулся в руках Флавия, и тот зашипел от испуга: кровь чуть не выплеснулась на щегольской камзол. Пациент его провел ладонью над шаром, словно стирая изображение. Лицо Ансельма исчезло, на поверхности отразилось лицо самого Растуса: правая бровь высоко поднята, бескровные губы нервно кривятся.

— Драться, — сказал Растус глухо. — Или уходить… Бежать…

Он набросил на шар кусок бархата и встал так поспешно, что едва не сбил Флавия с его тазом. Пошатнулся, расплылся в страшноватой, похожей на оскал улыбке.

— Погодите, патрон, — пролепетал Флавий. — А перевязать?

Растус посмотрел на него с удивлением, перевел взгляд на собственную руку, по которой тоненькой струйкой стекала кровь. Молча протянул руку Флавию. Тот отставил таз подальше и завозился с бинтами.

— Патрон, вам стоит полежать. Иначе приступ может повториться. Я бы не исключал и возможности удара.

Растус скривился:

— Какой нахрен покой? Проигнорировать приглашение жрецов? Запереться в крепости, как крыса? Поедешь со мной, раз мое здоровье так уж нуждается в опеке.

Флавий поклонился. Отговаривать патрона бесполезно. А виноват, если что, окажется он. Но когда было по-другому?

Вскоре из крепости потянулся поток всадников в доспехах, с вымпелами цветов, которые выбрали себе либертины: белый, лиловый и алый. Выезд получился торжественный, шествие так и сияло, яркой полосой прорезая хмурый день. Растус, облаченный в пластинчатый панцирь и шлем с алым гребнем, восседал на огромном черном, как жук, жеребце. За его правым плечом, приотстав на полкорпуса, держался Артус: на груди золоченого панциря улыбающееся солнце, за плечами бурый плащ с меховой оторочкой. Слева от вождя ехала на мосластом гнедом иноходце Магда в белой тунике и лиловом плаще.

Флавий красовался перед горожанами нарядом и умением управляться с лошадью и подумывал, как он будет смотреться, если его с этого коня стащат. Те, завидев шествие, разбегались по домам, но тут же высовывались из окон. Еще недавно к либертинам в Чаре относились по-другому. Конечно, поодиночке из крепости не стоило выходить: мало ли что случится? Но вот такие выезды встречали приветственными криками. Поначалу даже кидали цветы под копыта коней. Сейчас сменились отношение жрецов к либертинам и сезон. Ни тебе цветов, ни приветствий. Холодно, мрачно, враждебно.

Чем ближе к храму, тем наглее становился народ. Горожане уже не просто смотрели из окон, а чуть не лезли под копыта коней. Какой-то юнец, с ног до головы разодетый в красное, дожидался либертинов на крыльце дома и швырнул в Растуса моченым яблоком с криком: «Предатель!»

Растус не обернулся. Один из его нобилей сшиб наглеца под ноги лошадям.

Показался Храм Солнца — на холме, среди заплаканных садов. Флавий в который раз изумился нелепости постройки. В стране жарких песков, откуда пришел культ божества, такие храмы высекали в скалах. Для обрядов хватало луча света сквозь щель в каменном массиве. В сердце империи храмы строили открытые, в них со всех сторон проникали свет, воздух и взгляды любопытных. Ольмийские короли подражали империи в каждой мелочи. Здесь, на севере, храм построили в имперском стиле: четырех рядов колонн под крышей. Это в Чаре, с ее мерзкой переменчивой погодой! Конечно, в середине здания пришлось делать сплошные стены ради защиты от холода. Получился дом в доме — там-то и находилось святилище.