Алёна Алексина - Перехлестье Страница 62

Чернушка смотрела на рассказчицу широко раскрытыми глазами, слезы в которых давно высохли. В расширившихся зрачках отражались: понимание, жалость, обида.

— Думаю, будет лишним тут говорить о том, что мой прекрасный принц просто поспорил. На меня. Точнее не совсем на меня, а на то, что сможет добиться от девушки самого главного, не сказав ей ни слова. Честно говоря, сейчас вспоминаю это все и думаю — какой же сообразительный был мальчик. С совестью нелады, зато смекалка достойна восхищения. Кого он выбрал? Правильно — закомплексованную, застенчивую, страшненькую. Ту, которая в себя не верит, но при этом очень хочет быть любима, хочет вызывать восхищение.

Зария резко выпрямилась и посмотрела на Василису с такой жалостью, словно она была героической мученицей. Та же продолжила:

— Конечно, на свидания меня он не позвал. А и позвал бы если, я бы все равно не пошла. Извиняться — не извинялся. Правда, и не глумился. Рассказал дружкам, те поржали. Да еще, судя по моему прибитому виду, в правдивости его рассказа можно было и не сомневаться. Какое‑то время у меня за спиной посвистывали парни, некоторые девчонки перехихикивались и сплетничали. А мне, собственно, не оставалось ничего, кроме как попытаться стать незаметной. Конечно, с моей комплекцией это проблематично. Да еще на почве несчастной любви ела я ну просто как бройлерная курица: постоянно и в неограниченных количествах, закидывала в себя еду, как в топку. Поправилась еще больше, стала как автобус. Но прыщи хоть прошли. В общем, вот такая трагедь. Ела и плакала, плакала и ела.

— Ты… — робко начала чернушка.

— Ревела я, — откровенно сказала Василиса. — Недели две. Хорошо еще мать с работы возвращалась поздно и поддатая. Заплетающимся языком меня строила, напоминая о том, что после ухода отца мы должны друг друга поддерживать, а я, видите ли, равнодушная и мне плевать, что у нее на душе. В общем, я жалела, что не могу жить в холодильнике. Это было единственное место, в котором находилось все то, что мне на тот момент требовалось: тишина, отсутствие посторонних, холод и еда. Хотелось залезть туда, съесть все, что найдется на полках, окоченеть, заснуть и не проснуться. Да еще беспомощность эта… Ну как я ему отплатить могла? Никак. В общем, единственный выход подвернулся — узнала, что в соседнем городе учат на поваров. И была такова. Мать далеко, еда в поварском — всегда в наличии, да и не знал меня там никто. Смеяться было некому. Но мужчин я с той поры как‑то опасалась.

Зария покачала головой, значения некоторых слов она не поняла, но общий смысл истории остался ясен, поэтому чернушка осторожно спросила:

— И вообще-вообще некому было пожалеть?

— Пожалеть? — Лиска усмехнулась. — Да кто ж знал‑то, что меня жалеть надо? И потом, кому такое расскажешь? Сама ведь виновата. Пошла за мечтой. Поверила. Дура наивная. Оно, конечно, первая любовь — всегда трагична. Но не до такой же степени! Этот красавец улыбчивый меня ведь не только чести девичьей лишил, он меня веры лишил. В семнадцать лет такое предательство пережить сложно. Особенно, когда не на кого опереться. Так что тебе повезло, Зария. Сегодня рядом с тобой были те, кто вступились, защитили и утешили. У меня тогда ничего этого не было: ни сострадания, ни поддержки. Только еда.

— Но…

— Без «но», — девушка снова потерла лоб. — Когда я, спустя несколько месяцев, уехала учиться, меня подселили к старшей девушке. Так вот, у нее имелся жених. Юрка. Он приходил каждый вечер и был… вот с лица вообще никакой. Но сердце золотое. Увидел меня и, наверное, по лицу понял, что я от всего мира готова спрятаться под кровать. Пожалел, в общем. Все пытался меня разговорить, я в ответ только бурчала. А потом он припер меня к стенке и допросил с пристрастием, мол, почему у меня всегда такой вид, будто я и мыло купила, и табуретку достала, а на веревку денег не хватило? Я ему что‑то нагрубила, но он не отставал, да еще и поддатый был слегка. В общем, вырваться у меня не получалось, расспросами своими он меня до истерики довел, я раскричалась на него и выплеснула все, что накипело. Главным образом, о том, какие все мужики гады.

— И что… он сказал? — тихо спросила Зария.

— Ну, во-первых, когда он выслушал историю моей трагической любви, то даже протрезвел. Во-вторых, сказал, что таких парней, как мой Принц надо подвешивать за одно место на центральной городской площади. В-третьих, сказал, что может в виде бесплатной услуги начистить ему рыло. И в-четвертых… он донес до меня главное — то, что один оказался сволочью, не значит, будто все остальные — такие же. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Понимаю, — чернушка вновь опустила голову. — Ты хочешь сказать, что не все мужчины такие, как Джинко… Вот только… только твой Принц тебя силой не принуждал и не пытался… пестом… потому что иначе не получается.

— Ха! — резко села Василиса. — Вот я взрослая уже, испорченная жизнью женщина и не верю, что у него не получалось.

— Он не смог! — выкрикнула Зария, захлебываясь от стыда и унижения.

— Не ори, — Лиска поморщилась и продолжила: — Мужчина, если здоров, может всегда. Ну, в вашем случае, если он еще и не женат. И не важно, красива ты или нет. Всегда, Зария. А если для него этот раз еще и не первый, то тем паче.

— Но…

— Без «но», — снова строго осадила ее Васька. — Знаю, что говорю. Ну, сама подумай головой‑то. Ему надо было не просто тебе юбки задрать. Коли так, стал бы он драгоценное время на разговор тратить, унижать тебя, растолковывать причины. Пришел бы, сделал дело и ушел требовать с дружка выигрыш.

— Ты не знаешь наверняка…

— Знаю. Я была толстой, прыщавой, неуклюжей, некрасивой — совсем не во вкусе парня, который на меня спорил. И ничего. Справился. Не думаю, что здешние мужчины так сильно отличаются от тех, которые населяют мой… мою родину. Так что прекрати страдать и ненавидеть всех вокруг. На душе от этого легче не станет — поверь. Ну и… все равно ведь не получилось у него ничего. К тому же, в твоем случае, злодей примерно наказан. Как в сказке.

И стряпуха откинулась на подушки. В душу, словно коровью лепешку бросили. Так противно сделалось! Она снова так и видела себя: глупую толстушку, навыдумывавшую всякой чуши о незнакомом парне. И ведь даже не то противно, что парень ни на грош не был принцем, а что она — по романтической дурости — наделила его всеми чертами благородного, честного и смелого человека. Повелась на улыбку. Поверила даже не словам, пустой оболочке.

Девушка прикрыла глаза, пытаясь вернуть растраченное самообладание. Сколько раз после того случая она пыталась перенастроить себя, вернуть прежнюю доверчивость, прежнюю открытость. Увы. С той поры во всяком, даже самом приятном человеке, Василиса постоянно подозревала какую‑нибудь гнильцу. Знала — нехорошо это, но поделать с собой ничего не могла. И все равно периодически ошибалась, обжигалась, плакала, кляла, на чем свет стоит, собственную дурость и снова постигала очередные уроки терпения. Получалось плохо.