Крепость демона 2 (СИ) - Фред Винни Страница 63

Его хитрые эльфийские глаза, от природы слегка удлинённые, щурились откровенно по-лисьи, изучали наши переплетённые пальцы, улыбались. Потом серебристые ресницы на миг поднимались, чтобы окатить меня синим, что на фоне жёлтых фонарей на берегу, тёмной воды, чёрного интерьера и белого костюма ощущалось как удар пенной волны, сбивающий с ног, а потом он опять опускал ресницы, и как будто бы ничего не было, белый эльф в белом костюме, мягко улыбается и гладит мои пальцы, напевно произнося моё старое имя:

– Ле-йа, Ли-ле-рин. Такое красивое имя, почему ты его поменяла?

– Я никогда не чувствовала его своим.

– Такие красивые маленькие ручки. И такие сильные, – он погладил мои пальцы с приятно сильным нажимом, опять поднял глаза, обрушивая на меня их синеву, улыбнулся шире: – Ты творишь этими руками красоту, Лейа. Да? Почему ты выбрала именно пластическую хирургию?

– Мне понравилась идея помогать разумным изменить себя так, как им хочется.

– Подчищаешь помарки за Творцом?

– Он иногда бывает по-настоящему жесток.

– Не в случае эльфов, к счастью, – он наклонился ближе и внимательно посмотрел мне в глаза, потом на губы, на шрам и опять в глаза, – я рад, что ты решила не менять себя. Ты совершенство.

Я изобразила высокомерный эльфийский пафос и кивнула:

– Я тоже так подумала.

Мы рассмеялись одновременно, он отпустил мою руку, я взяла бокал, сделала глоток и добавила, справедливости ради:

– На самом деле, большая часть моих операций это не эстетика, а реконструкция. Моделей я тоже иногда беру, если очень просят их влиятельные покровители, но девяносто процентов моей работы это аварии и дети.

– Дети? Зачем?

– По назначению. Они иногда рождаются с отклонениями, типа расщепления нёба, и операцию оплачивает Содружество, но не всем сразу, есть квота от городской администрации, пациенты встают в очередь, разные больницы разбирают себе пациентов из этой очереди. Но в Верхнем не так много больниц с необходимым техническим оснащением и врачами нужной специализации, поэтому в этой очереди иногда стоят годами, ребёнок успевает перерасти идеальный возраст для хирургического вмешательства. И чтобы мотивировать частные клиники принимать этих пациентов, государство даёт за них налоговые льготы и более выгодные условия кредитования. Вот за эти льготы и кредиты я правлю лица младенцам.

– С ума сойти. Это прекрасно. Покажешь? – он коротко посмотрел на мой телефон, лежащий рядом с его телефоном, на специальной подставке возле салфетницы – в Содружестве уже давно не считали телефон на столе дурным тоном, реальность прогнула этикет под себя с необратимой мощью. Я отвела глаза – это всё-таки было личной информацией, к тому же, врачебной, я не собиралась ему такое показывать. Потом вспомнила, что у меня есть одно фото, где модель дала письменное разрешение на публикацию, его делали для статьи о моей клинике, его я могла показать.

– Сейчас, – я взяла телефон и нашла в интернете статью, приблизила сначала одну фотографию, потом другую: – Вот, это до и после.

– Да, она ощутимо похорошела, – Райн внимательно изучил фотографии, так внимательно, как будто это была головоломка, приблизил их сильнее, пролистал туда-обратно, улыбнулся с лёгким непониманием: – Я даже не могу сказать, в чем конкретно дело. Разницу вижу, а причину найти не могу, мистика какая-то. Что ты ей правила?

– Я не делала ей операцию. Я делала операцию её ребёнку.

Райн посмотрел на меня с недоверием, я рассмеялась – это была моя любимая шутка, я всегда задавала этот вопрос интернам, они ломали головы и находили несуществующие вмешательства, а потом сами над собой смеялись, если умели. Райн умел.

– Ты коллекционируешь фото мам? До и после?

– Ага. Прошу их подержать ребёнка, как будто мне надо сфотографировать его, а сама снимаю мам. Только я тебе их не покажу, это личная информация. Поверь на слово, это круто.

Он смеялся и опять мягко подбирался ближе, взял меня за руку и спросил:

– Они всегда так сильно меняются?

– Да. Ты же видишь. Детям всё равно, они ничего не понимают, и потом ничего не вспомнят. А матери всегда винят себя, хотя от них ничего не зависит. И когда их ребёнок начинает самостоятельно есть и улыбаться, матери просто в восторге, они даже внешне совсем другие, моложе, сильнее и увереннее. Меня вдохновляют они, а не их дети, дети просто пациенты, а матери – соавторы чуда.

– Лейа... это ты чудо, – он смотрел на меня как на что-то великолепное, смотрел на мои руки, гладил ладонь, потом мягко поцеловал кончики пальцев и посмотрел мне в глаза, шёпотом признаваясь, как в чём-то плохом: – Я завтра уезжаю, рано утром.

– Новое задание?

– Оно самое. Ни минуты покоя верным детям Альянса. Но до утра я совершенно свободен, – его лисьи глаза опять встретились с моими, я свои отвела, он отпустил мою ладонь и шепнул с лёгкой грустью: – Я не настаиваю.

– Спасибо.

Я пыталась сказать это без иронии – можно подумать, если бы он настаивал, мой ответ изменился бы.

– Ты до сих пор его не забыла?

А вот тут уже он пытался говорить без иронии – старая тема, настолько затёртая, что любые аргументы уже были озвучены во всех вариациях, и очередной разговор превращался в шахматную партию, где все ходы известны и на любую тактику атаки существует множество тактик защиты, и вопрос только в том, какую избрать сегодня.

«Сегодня будет тактика тишины.»

Я молчала, делая вид, что тема мне не интересна, Райн делал вид, что не верит, и пытался меня «успокоить», мягкими прикосновениями и всепрощающим эльфийским голосом, безмятежным, как вечность:

– Ты в этом не виновата, Лейа. Инкубы западают в душу, это всем известно, потому родители и берегут от них своих дочерей. Твои тебя не уберегли, это не твоя вина. Это пройдёт. Ты забудешь его. У тебя впереди очень, очень много времени, вечность. Когда-нибудь тебе надоест подчищать ошибки творца, и ты займёшься чем-нибудь совершенно другим, например, искусством. А потом и оно надоест, и ты будешь путешествовать и писать мемуары. Потом сменишь псевдоним и будешь писать что-то совершенно другое, и будешь стыдиться своих мемуаров, как детской поделки. Потом тебе захочется приключений, и ты поедешь строить новые Грани, да, обязательно, это каждому иногда хочется попробовать – начать с абсолютного нуля, с чистого поля у портала, своими руками чертить план и забивать колья по периметру будущих зданий. Это так окрыляет, как будто новая жизнь. Потом из плана вырастет город, и ты будешь смотреть, как он растёт, как стареют деревья. И как только их начнут спиливать, чтобы предотвратить обрушение, ты уедешь, и начнёшь новый этап жизни, может быть, в преподавании, или в совершенно новой профессии. Жизнь будет бежать рекой, тебе исполнится сто, потом двести, потом полтысячелетия. И учёба в Академии станет размытым эпизодом. Вот например, сейчас ты сможешь вспомнить лица и имена всех своих одногруппников? Голоса всех учителей?

«Всех – нет. ПДП – да.»

Я изобразила на лице не особенно напряжённую работу мысли, Райн улыбнулся:

– Вот видишь. Плохое забывается, так всегда происходит. Так устроены эльфы, если бы они помнили плохое, они бы не смогли жить так долго, память давила бы им на сердце, как людям. Хвала Создателю, что я родился эльфом. И что ты родилась эльфом. Мы везунчики, да?

– Да.

«Расскажи это моей бабушке и её ногтям Вестника.»

Райн посмотрел на мой бокал и предложил:

– Выпьем ещё?

Я качнула головой:

– Поостережёмся, у меня завтра пять операций, первая у родственника мэра, он там будет лично, я должна выглядеть и пахнуть как благочестивая святая. И тебе нужно отдохнуть перед заданием.

Он вздохнул с грустью, но кивнул:

– Ты права. Это был прекрасный вечер, как и всегда. Спасибо, – он улыбался так, как будто я доставила ему истинное удовольствие, я тоже так улыбалась, хотя именно сегодня это было неправдой. Он посмотрел на часы и изобразил немного виноватую улыбку: – Мне тоже лучше лечь сегодня пораньше, так что я тебя оставлю, с твоего разрешения. Я напишу тебе, Лейа. И ты пиши.