Лесса Каури - Стрекоза для покойника (СИ) Страница 67

— Что? — Лука отвлеклась от ставен.

— Мне тогда пять лет было… Я в больнице лежала, и вдруг стало так холодно. И писк какой-то, как комариный… А потом стало тепло и легко. Я глаза открыла и увидела тропинку из таких золотинок, знаешь? Волшебную! И мне так захотелось по ней пойти! Так захотелось! Вот прямо тебе не передать, как! И вдруг, смотрю, мама стоит на другой стороне. И головой качает, а лицо сердитое. «Не ходи, — говорит, — рано тебе еще! Живи ради меня, ради папы, ради брата!»

Лука слушала, затаив дыхание, и сама не замечала, что пальцы до боли сжаты в кулаки, а ногти впились в ладони.

— А потом она через тропинку перелетела и обняла меня, — задумчиво продолжала Алуся, поглаживая фотографию, будто живую, — и сказала, что отдает мне все свои силы, лишь бы я жила. И что бог не допустит моей смерти! Я проснулась — мне так плохо было… А через несколько дней Яр сказал мне, что они погибли. Оба. И мама, и папа… Сразу не смог…

Лука молча обняла ее и прижала к себе. Так вот почему девочка прожила так долго, несмотря на диагноз! Она сама отдала бы ей свою жизнь, да не знала, как это сделать! Все, все бы отдала, лишь бы неземные глаза и дальше сияли, а улыбка поселилась на этих почти белых, тонких, как у брата, губах!

По крыше что-то проскрежетало. В комнату одним прыжком заскочил Вольдемар, поднял голову, прижал уши. Завыл низко, да так, что у Луки волосы зашевелились на голове.

— Вот и гости пожаловали, — ругнувшись, сообщил домовой, появляясь на кушетке.

Глухой удар, падение и перестуки… Словно по железной крыше рассыпались бусины.

— Снял! — восхитился Михал Кондратьич. — Ай, молодца!

— Что происходит? — возмутился, выглядывая из кухни, Димыч.

Бабайка невесело ухмыльнулся в бороду и ничего не ответил.

Лука встала и попыталась выглянуть в щель между ставнями, однако отшатнулась назад, увидев заглядывавшего в окно с той стороны мужчину… Очень странного мужчину с ничего не выражающим лицом, одетого в присыпанный пылью пиджак и грязную рубашку. Вместо глаз у него были помутневшие, слепые бельма. Она снова приникла к окну. Мужчина беззвучно открыл рот, его впалые щеки при этом еще более провалились, а глаза завращались в орбитах. В черном зеве шевелился… полусгнивший язык.

Вот теперь Лука заорала и отпрыгнула прочь, врезавшись в Хотькова так, что оба еле удержались на ногах.

— Ты чего вопишь? — возмутился Михал Кондратьич. — Ополоумела, девка?

— Ой, — она зажала ладонями рот, — простите… Там это!

— Да что такое! — Димыч тоже подошел к окну и выглянул в щель. — Нету там никого! О! Гаранин… И с ним еще двое! Мать моя женщина! Это же…

— Нежить, она и есть нежить, — пожал плечами домовой, — чую, сейчас еще пожалуют. Надо предупредить хозяина!

Он исчез. Спустя пару минут загремели засовы, в дом шагнул Гаранин, держащий в каждой руке по клинку. Улыбнулся бросившейся к нему Луке.

— Ты как? — спросила она.

Оглядывала его, ощупывала. Помнила, чем оказался чреват яд альгуля, попавший в кровь. Нынешние «гости», слава богу, на альгулей похожи не были, но кто их, нежить, знает?

Яр повел плечами.

— Размялся слегка… Кондратьич, сколько их еще, говоришь?

— Около десяти.

— Да откуда ж он их гонит, с кладбища в Артемьевке, что ли?

— Верно, хозяин, оттуда и поднимает. И с каждым разом все больше…

Ведьмак и домовой понимающе посмотрели друг на друга.

— Уезжайте, — твердо кивнул Бабайка. — За дом не беспокойся — я пригляжу, да и они интерес к нему потеряют, едва он поймет, что вас тут нет.

— Едва поймет… — пробормотал Яр.

В дверь кто-то поскребся. Деликатно, вежливо… жутко.

— Нам нужно такое место, чтобы он не понял! — Гаранин отодвинул от себя Луку и развернулся к входу. — Открывай на счет три, Кондратьич, выход зачищу и тронемся! Раз…

— Назад, назад, — Лука почувствовала, как неведомая сила приподняла ее и перенесла в дальнюю комнату, — вот здесь побудьте, и чтобы носа не высовывали, пока не позову! — домовой на миг проявился в дверях, погрозил пальцем всем, включая вздыбившего шерсть кота, и исчез.

Димыч и Лука, одинаково побелевшие от ужаса, молча сели по обе стороны от Алуси. Вольдемар прыгнул вперед, встал между ними и дверью и застыл изваянием. Глядя на кота, Лука подумала, что не поздоровится любому, кто посмеет войти, будь то человек или живой мертвец.

— Два, — донеслось из прихожей, — три…

Створка распахнулась с грохотом. Вместе с ним послышались заунывный вой, хрипы, скрипы и постукивания. А затем свистнул рассекаемый клинками воздух, снова грохнула дверь, и все стихло.

Машина с визгом затормозила на обочине. Справа, за канавой, поросшей ивняком, простиралось деревенское кладбище. Тумана над ним не было — он остался вокруг дома на болотах, сторожить, шевелиться, выбрасывать бессильные щупальца к забору.

В зимнем ночном воздухе были хорошо видны фигуры, бродившие, спотыкаясь, между могил. Разные фигуры. Хорошо сохранившиеся и… не очень.

Гаранин коротко выругался.

— Я не понял, они все, что ли, вылезли? — возмутился Хотьков в ответ, нервно поглаживая кота, удобно расположившегося на коленях у Алуси. — Скоро народ в деревне начнет просыпаться! Нельзя их так тут оставлять!

— Это все из-за нас, — прошептала Лука, — мы виноваты…

— Мы не виноваты, — резко оборвал ее Яр, — но Димыч прав, оставлять их тут нельзя!

«Упокоение, дитя…»

— Что? — встрепенулась она.

Все посмотрели на нее в изумлении. А в сознании продолжал звучать призрачный голос Альберран, от которого ныли кости: «Я помогу тебе, направлю… Мертвецы должны спать спокойно, ведь это и моя судьба!»

Лука отщелкнула замок на двери и вышла наружу. Гаранин не успел ее остановить. Пройдя чуть вперед, она остановилась на краю канавы. Снег внизу был темный, слежавшийся.

«Какая стихия дается тебе лучше всего?»

«Огонь».

«Тогда сожги тела, чтобы не осталось следов. А после я помогу тебе упокоить их».

«Но как?»

— Лука, что происходит? — Гаранин остановился рядом. Клинки держал в одной руке — в перевязи не посидишь за рулем.

Она посмотрела на него пустыми глазами. Положила руку на грудь, оттолкнула с неожиданной силой:

— Не мешай мне сейчас!

Он взглянул с изумлением, но возражать не стал — отошел к капоту машины, привалился к нему, готовясь наблюдать.

— Что она задумала? — спросил Хотьков, открыв окно и высовывая голову.

Щегольская прическа алхимика за прошедшую ночь взлохматилась, делая его похожим на большого пса.

«Огонь…»