Сесилия Ахерн - Волшебный дневник Страница 67

— Папа сейчас дома. Я могу позвонить ему, — тихим голосом предложил Уэсли, — и он приедет.

У меня словно что-то перевернулось в груди. Стало страшно. Наверное, своего рода инстинкт. Я вспомнила о сожженном дневнике, о пожаре в моих снах. Маму надо отсюда увозить.

— Покажите ему маму, — сказала я Артуру. У него был непонимающий взгляд.

— Отвезите ее к доктору Гедаду, — повторила я так, чтобы не услышала мама. Мама дернулась в объятиях Артура и, обессиленная, скользнула на землю.

Артур согласно кивнул мне, после чего посмотрел на Розалин:

— Я скоро вернусь.

— Но ты…

— Я еду, — твердо произнес он.

— Тогда и я с тобой, — торопливо проговорила Розалин, мгновенно скидывая передник и помчавшись в дом. — Только сбегаю за ее плащом.

— Уэсли, останься с Тамарой, — приказал Артур. Уэсли кивнул и сделал несколько шагов в мою сторону.

Прошло еще несколько мгновений, и все трое уже сидели в «лендровере». Мама, моя плачущая мама, показалась мне непоправимо несчастной, когда я увидела ее в одиночестве на заднем сиденье.

Уэсли покровительственно обнял меня за плечи.

— Все будет хорошо, — ласково произнес он.

Когда мы только приехали сюда, мне казалось, словно я и мама пережили кораблекрушение, и нас, кашляющих и задыхающихся, выбросило на берег после того, как корабль пошел ко дну. Мы были в беде, мы всё потеряли, нас лишили своего угла, мы потеряли цель в жизни и как будто оказались запертыми в комнате без дверей.

Я понимала, что приведенные в порядок вещи не выбрасывают — они уцелевшие. Но я не думала об этом, пока не увидела «документы» природы, столь любимые Артуром. Мы смотрели передачу об островах в Океании, которые находились довольно далеко друг от друга, так что трудно было объяснить, как распространялась на них жизнь, если, конечно, не принимать во внимание птиц. А потом кокосы оказались повсюду. Все они выброшены на берег морем, сказал диктор. Два одиноких семечка выжили в море и выплыли на сушу. Что они стали делать? Они укоренились в песке и выросли большими деревьями, которых со временем стало много на берегу. Иногда из потерь получается много чего хорошего. Надо лишь повзрослеть.

Несмотря на то что маму заставили замолчать, а она считала папу живым и потеряла голову от ужаса, у меня появилось ощущение, что я начинаю новую жизнь, которая будет лучше прежней. Мы с Уэсли глядели вслед уезжавшей машине, тогда как Розалин, повернувшись, опасливо посматривала назад, не желая оставлять нас одних, но также не желая оставлять одних маму и Артура, и этому я никак не могла помешать. Так что я улыбалась и махала рукой.

Глава двадцать первая

К… как кенгуру

Едва машина скрылась из виду, я бросилась в дом. На вешалке для пальто висел в спешке брошенный передник Розалин, которая очень торопилась обратно на улицу. Я схватила его и, не медля, сунула руку в карман.

— Тамара, что ты делаешь? — услышала я за спиной. — Может быть, заварить тебе чаю или дать чего-нибудь, чтобы ты успокоилась?.. Какого черта ты?..

Он имел в виду пузырек с капсулами, который я держала в руке.

— Я думала, ты можешь это мне объяснить. — Я дала ему капсулы. — Мне удалось застигнуть Розалин за тем, как она клала лекарство в мамину овсянку.

— Что? Тамара, постой, — не поверил Уэсли. — Она клала лекарство в ее еду?

— Я видела, как она открыла капсулы и высыпала порошок в овсянку, а потом помешала ее. Она не знает, что я видела.

— Может быть, это лекарство прописано твоей маме?

— Ты правда так думаешь? Хотя Розалин и делает вид, будто я ничего не знаю о болезнях моей мамы, но мне точно известно, что ее зовут не Хелен Рейли.

— Так зовут маму Розалин. Дай-ка я посмотрю. — Он взял у меня пузырек. — Это снотворное.

— Откуда ты знаешь?

— Да здесь написано. Оксазепам. Снотворное. Она кладет порошок в еду твоей мамы?

У меня перехватило дыхание и на глаза выступили слезы.

— Ты уверена, что видела, как она кладет его в еду?

— Уверена конечно же. И мама все время спит с тех пор, как мы сюда приехали. И ночью и днем.

— А что, если твоя мама и прежде их принимала? Если Розалин просто старается ей помочь?

— Уэсли, мама до того напичкана этим лекарством, что едва помнит свое имя. Это не помощь. Наоборот, Розалин делает ей хуже. От снотворного ей только хуже.

— Мы должны кому-нибудь об этом сказать.

Услышав слово «мы», я почувствовала невероятное облегчение, словно меня омыло приливной волной.

— Я скажу папе. А он сообщит кому следует, согласна?

— Согласна.

Мне стало легче, потому что я больше не была одна. Пока Уэсли звонил своему отцу и разговаривал с ним, я сидела на ступеньке.

— Ну? — вскочив, спросила я, едва он закончил разговор.

— Они сидели рядом, поэтому он ничего не мог сказать. Но все же пообещал обо всем позаботиться. Нам лишь надо некоторое время сохранять тайну.

— Ладно. — Я перевела дух. Что будет, то будет. — Ты поможешь мне принести ящик с инструментами, который у Артура?

— Зачем он тебе? — совершенно сбитый с толку, спросил Уэсли.

— Чтобы сломать замок на гараже.

— Что?

— Просто… — Я никак не могла подобрать нужные слова. — Пожалуйста, помоги мне. У нас немного времени, так что объясняться я буду позднее. А сейчас, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне. Они так редко уезжают из дома. Это единственная возможность.

Уэсли задумался, крутя пузырек с капсулами в руке.

— Ладно.

Уэсли побежал в мастерскую, а я шла по саду, надеясь, что Артур с Розалин не вернутся, пока я хорошенько не осмотрюсь в гараже. Остановилась я лишь для того, чтобы поглядеть на бунгало и на сверкающие стекляшки, которые посылали лучи прямо в мою спальню. Стекляшек видно не было. Зато на садовой стене лежало кое-что, привлекшее мое внимание. Коробка. Я подошла ближе.

— Уэсли.

Он услышал меня и обернулся, после чего посмотрел в сторону стены.

— Что это? — спросил он.

Перейдя через дорогу, я принялась рассматривать нежданный подарок. Уэсли последовал за мной. На упаковке из коричневой бумаги было написано мое имя и поздравление с днем рождения.

Я взяла послание и огляделась. В окнах никого не было видно, за занавесками никто не стоял. Тогда я развернула коричневую бумагу. Под ней оказалась коричневая коробка из-под обуви. Тогда я сняла крышку. Внутри оказался самый красивый на свете стеклянный мобайл[61] из слезинок разного размера и сердечек, соединенных проволокой, которая была протянута через крошечные отверстия. Я подняла его к свету. И он, повинуясь порывам ветра и крутясь то в одну, то в другую сторону, засверкал на солнце. Тогда я с улыбкой оглянулась на дом, чтобы помахать рукой, поблагодарить за подарок, показать, как я рада его получить.