Екатерина Лесина - Дориан Дарроу: Заговор кукол Страница 68

Вот навощенная нитка обмоталась вокруг мизинца, растянулась и треснула, выпустив распушенные хвосты, которые Фло ловко скрутила узлом. Лишнее — откусила.

— Встань, — велела она, и девчонка, до того моменту сидевшая тихо-тихо, поднялась. Также послушно она сняла измаранное платье и надела новое.

Оно сидело замечательно.

— Вы очень хорошо шьете, мисс…

— Миссис, — поправила Фло, поворачивая девчонку. Сердце ухало: грех! Великий грех она, Фло, творит. И пусть натворила уже многое, но этот…

А чего ей делать? Бежать? Вон, Алоизия попробовала бежать, и чего теперь? Теперь все газеты только и орут, что про второе убийство. Про Мясника и того позабыли.

— Белые или розовые? — спросила Фло, вытаскивая из корзинки ленты. Девочка задумалась, наморщив лобик, потом решительно ткнула пальцем в розовые. Пожалуй, правильно. Белое с белым сольется, а розовое — красиво будет.

Об этом думать надо. И только об этом.

И о бусинах стеклянных, которые поверх лент нашить предстоит. И о шляпке. И о перчатках. И о чулках, купить которые он, естественно, не подумал.

А не надо думать о подвале под больницей Святой Бригитты. И о том, что в этот самый момент он тоже занят, собирает одна к одной высеребренные косточки-детали, создает скелет будущей куклы. После разожжет спиртовку, смешает в толстостенной чашке осколки белого стекла и кобальтовой смальты, и будет калить, пока не получить густо-синий, нарядный цвет.

Бусы отливал молочно-белые, но каждую расписывал.

Он сумасшедший. Бежать надо…

Скрипнула дверь, и мысли о побеге исчезли. Фло дернула подол, проверяя, крепко ли пришит, и приказала:

— Раздевайся. И ты тоже. Где только тебя носит? — Фло с удовольствием позволило страху и гневу выплеснуться на супруга. Это он виноват! Он проигрался, попал под суд, а после на каторгу. Он оставил Фло один на один с кредиторами, каковым плевать было, что по закону с Фло взять нечего.

Взяли без закона.

И брали, пока не появился тот, кто предложил помощь. Он сдержал слово и даже вернул Эгинсона. Он заслужил право на верность.

Фло с яростью вонзила иглу в ткань и та, пройдя насквозь, вошла в палец.

— Больно? — робко поинтересовался Эгинсон, обнимая девочку.

— Есть идите, — буркнула Фло, облизывая палец. А шитье бросила: потом.

Закончила она незадолго до рассвета. Эгинсон и девчонка давным-давно спали. Она тихо. Он — ворочаясь во сне и бормоча. Беспечные. Живут, не думая о том, что будет завтра. Перекладывают свои заботы на плечи Фло, а плечи те того и гляди треснут под тяжестью. Или спина переломится.

С каждой минутой раздражение крепло. Платье в корзину Фло запихивала с яростью, едва сдерживаясь, чтоб не заорать.

Выбежала, накинув на дверь засов. По улице понеслась, словно молодая. И в подвал проклятущий бегом скатилась. Кинула корзину на стол и прямо таки в лицо сказала:

— Не хочу больше!

Он закрепил на подставке тончайшую трубку с прозрачной синей каплей на конце и, встав из-за стола, спросил:

— Из-за Суок?

— Она же… она же ребенок! Совсем ребенок. И ни в чем не виноватая! И ничего-то не сделала! И… — Фло плюхнулась на скамью, закрыв лицо руками. — Я смотрю и думаю, что не смогу. Вот хоть убейте, не смогу!

— Почему ты не убежала?

Он остановился в шагах трех.

— Я думала. Бежать глупо. Да и куда? И не честно. Мне всю жизнь врали. Все. Ты не врал. И я не хочу. Неужели нет другого способа?

С ответом не спешит. Возвращается к капле, нагревает на спиртовке и осторожно дует, растягивая стекло, пока оно не превращается в шар. Он дает шару остыть, а после разглядывает сквозь массивную лупу, выискивая трещинки или неровности.

— Нет, иного способа не существует, — лупу он прячет в карман халата. — И нынешняя кажущаяся жестокость — лишь малая доля жестокости иной, каковая творится каждый день. Да, девочка умрет. Но смерть ее будет легкой. Иди сюда.

Фло сглотнула, но не подчиниться не посмела.

— Я делаю кукол из людей. И люди делают кукол из других людей. Но мои куклы не чувствуют боли. Им не дано испытать чувство унижения. Или страха. Они не томятся ожиданием смерти. И не тяготятся жизнью, какая бы ни была определена им. Они счастливы. Смотри, Фло. Хорошенько смотри.

Отлитые из металла кости тусклы, на поверхности их видны мелкие царапины, а в местах соединений — наплывы металла. Зато ярко блестят натянутые струны сухожилий. Покрыты маслом шестеренки. Взведены пружины.

— Тебе страшно за Суок. Но подумай, что было бы с ней без меня? Публичный дом. Жизнь шлюхи, полная мучений. Ранняя смерть.

— Не такая.

— Не такая, — соглашается он, проверяя, как двигаются суставы рук и ног. — Долгая. Мучительная. Бессмысленная. Та смерть ничего бы не изменила. Эта — покачнет мир. И я воспользуюсь шансом. Ты веришь мне, Фло?

Она очень хотела поверить. Она старалась не смотреть в лицо кукле, все еще безглазое. Как и на синий шар стекла, уже застывший и хрупкий, но в достаточной мере совершенный, чтобы из него сделали глаза.

— Я не обману твое доверие, — сказала она, возвращаясь к корзине.

В конце концов, он прав. У девчонки в этой жизни не было шанса. Так может после ее смерти у других появится? И если не появится, то… то он — единственный человек, который был честен с Фло. И если не ему верить, то кому тогда?

— Ты и вправду замечательная швея, — он осторожно принял платье. И похвала была приятна, а искреннее восхищение в его глазах — приятно вдвойне. Да, руки Фло еще помнили дело.

— Девочку приведешь завтра, — он аккуратно повесил платье на плечики. — Ты ведь приведешь ее?

Фло присела в неуклюжем реверансе: она приняла решение.

— И еще. Если ты вдруг увидишь Бакстера… сделай так, чтобы он не увидел тебя.

— Но как же…

— Никак. И видел я мертвых, малых и великих, стоящих перед Богом. И судимы были они сообразно делам своим… Всему свое время, Фло.

— Глава 39. В которой Дориан Дарроу тщится догнать тень

Цирк уехал!

Это было невозможно, но это было. Передо мной лежало грязное поле, по которому ветер носил клочья бумаги. Кое-где из земли торчали колышки, к которым некогда крепились палатки, и два столба подпирали чернеющее небо. Меж ними натянутой струной пролег канат. Вот только акробатка не плясала.

— Спокойно, — Персиваль огляделся и поманил кого-то пальцем. Затем сунул руку в карман, достал монетку и снова поманил. На блеск серебра из темноты выполз грязный мальчишка, при ближайшем рассмотрении оказавшийся и не мальчишкой, но стариком в детской одежде.

Старик поспешно сгорбился и протянул сложенные лодочкой ладошки.