Rein Oberst - Чужой для всех. Книга 1. Страница 7

Внутренне сопротивляясь, он ежедневно, по утрам, стал изматывать себя необычными упражнениями на выносливость и растяжку связок. А позже, ввел их в боевую подготовку батальона, чем вызвал нескрываемое удивление офицеров и солдат. Его еще больше ошеломили новые взгляды по поводу ведения войны с русскими, новые оценки происходящих исторических событий, познания в области военной техники, тактики боевого применения оружия.

Это внезапное, свалившееся после контузии, состояние, угнетало Франца, но и одновременно возносило его дух до невероятной высоты, концентрировало знания, силу и волю в единое целое, но и требовало от него постоянного самоконтроля. Иначе можно было помешаться от полученной информации. Что делать с ней, как подать ее командованию, чтобы не выглядеть безумцем, он пока не знал. Со временем Франц стал привыкать к своему новому "Я". Если внутренний голос молчал, то ему все чаще казалось, что это уже он, а не "некто" сидящий в нем, такой умный, умелый и опытный.

-Господин гауптман! Господин гауптман! — неожиданно раздался голос адъютанта из-за кустов. Тот спешно двигался к нему, отодвигая сучья руками.

— Что случилось, Карл? — недовольно отозвался Ольбрихт, прервав внутренние размышления.

— С нами связался майор Рэмек. Он интересовался, будете ли вы вовремя у командира корпуса. Что ответить?

— Думаю, Риккерт, вы не сказали ему о нашей прогулке в лесу, — сдержанно отозвался Ольбрихт.

— Я подумал, что это лишнее.

— Вы иногда правильно думаете, Риккерт. Передайте майору, что мы движемся по графику.

— Слушаюсь, господин гауптман. Вас сопровождать?

— Нет. Возвращайтесь к бронеавтомобилю и поторопите Брайнера.

Ольбрихт вновь попытался возобновить воспоминания о жарком лете 41 года. Но воспоминания не шли. Раздосадованный этим он ускорил шаг и, выйдя из леса, направился к поселку. Дорога действительно пошла лучше, ровная, укатанная, практически без колеи.

К нему моментально, на малых оборотах, басовито урча, подкатил "Цундап". Из люльки быстро вылез пулеметчик и предложил место командиру.

— Спасибо, гефрайтер. Продолжайте движение. Меня догонит вездеход.

Гефрайтер! — вновь обратился к пулеметчику Ольбрихт, увидев задымленный поселок.— Что там за дым?

— Поселок сожжен дотла, господин гауптман. Прифронтовая зона. Догорают головешки.

Мужественное волевое лицо разведчика дернулось и исказилось гримасой недовольства. Глубокий шрам от касательного осколочного ранения, шедший от правого уха к шее, моментально побагровел. Рука, державшая засохший прут, непроизвольно сжалась и сломала его.

Ольбрихт знал о приказе командующего армией, об интернировании местного населения и подготовки прифронтовой зоны в случае отступления. И знал что это такое. Но он всегда тяжело переносил массовое уничтожение деревень и угон гражданского населения как скота на бойню. Такая жестокость была крайне ему неприятна. Он за молодую двадцати шестилетнюю жизнь так и не свыкся с теорией культа войны, насилия и превосходства германской расы. Ему претили идеи, исходившие из книг самого популярного в то время писателя Эвальда Банзе, которым зачитывался "гитлерюгенд". В их основе лежало сражение ради самого сражения, а не просто защита своего дома, очага. Предлагалось жить, чтобы сражаться, а не наоборот, сражаться, чтобы жить.

Он не был подлинным представителем нордической аристократии Рейха.

Он не был в душе наци.

Идеологический прессинг, опирающийся на цитату фюрера, которую каждый юноша должен был знать наизусть: "Необычайно активная, властная, жестокая молодежь — вот что я оставлю после себя. В наших рыцарских замках мы вырастим молодежь, перед которой содрогнется мир... Молодежь должна быть равнодушна к боли. В ней не должно быть ни слабости, ни нежности. Я хочу видеть в ее взоре блеск хищного зверя" не оставил в сердце 18 летнего фаненюнкера военного училища должного следа.

По велению времени, по настоянию отца, тот был военным врачом, он стал офицером "Панцерваффе", но не убийцей...

— Будут еще указания, господин гауптман?— обратился к Ольбрихту командир мотоэкипажа.

— Что? ...

— Укажите путь следования, господин гауптман.

— Да, да.... Вперед гефрайтер, — Ольбрихт указал в сторону поселка, выбросил сломанный прут.

Через пять минут подъехал "Кубельваген". Адъютант выскочил и открыл ему дверь.

— Где унтер-фельдфебель Ланке?— бросил Ольбрихт.

— Ему оказана помощь,господин гауптман. Он в бронеавтомобиле.

— Хорошо Риккерт, садимся. Брайнер, поехали.

Не успели тронуться, как в поселке началась стрельба. Вначале раздался одиночный выстрел, затем зашелестел пулемет. Ему вдогонку несколько винтовочных выстрелов и все стихло.

Вездеход остановился. Ольбрихт три раза махнул вперед поднятой правой рукой следовавшему за ними бронеавтомобилю, а за тем на незначительном расстоянии от него проследовал к месту короткого боя.

Вскоре все прояснилось. Командиру разведбатальона пришлось лично вмешаться в разбирательство происшествия. Он один среди своих подчиненных знал русский, а с недавнего времени и английский языки.

Когда Ольбрихт подъехал к эскорту, то увидел среди своих солдат несколько русских полицейских. Один из них был тяжело ранен и стонал. Он лежал на земле, держась за левый бок. Рука полицейского была в крови, лицо бледное, испуганное. Второй полицейский, видимо главный, крепко держал за руку светловолосого мальчика — подростка лет двенадцати, измазанного в сажу и грязь. Мальчик выворачивался, пытаясь убежать. Полицейский что-то резко и страстно объяснял командиру взвода.

— Всем молчать! — громко приказал Ольбрихт и, когда наступила тишина, обратился к командиру взвода: — Что произошло, штабс-фельдфебель Шток?

— Партизана поймали, господин гауптман.

— Партизана? Это что, он?— капитан удивленно указал пальцем на мальчика.

— Да, господин гауптман.

— Кто стрелял? Где карабин?

— Стрелял гросфатер мальчика. Он убит, лежит за печной трубой.

Ольбрихт осмотрелся кругом и ужаснулся видом спаленного поселка. Все деревянные строения были сожжены. Кое где еще стелился дым от тлевших головешек. По обе стороны проселочной дороги среди пепелищ, как седые воины, скорбно и одиноко стояли печные трубы. Смрад и пепел разносился порывами ветра во все стороны. Стояла мертвая и необыкновенно гнетущая тишина. Изредка кричало воронье, радостно ковыряясь в остывшей золе.

Ольбрихт сурово посмотрел на полицейских. Он знал, это их рук дело.

— Что сделал плохого этот мальчик? — капитан требовательно с акцентом по-русски обратился к полицейскому.