Черничная ведьма, или Все о десертах и любви - Лариса Петровичева Страница 8

— Уйди, столичный! — прорычал кто-то из горожан, кажется, Большой Кроул, который владел яблоневыми садами за Ханибруком. — Она свое заслужила!

В ту же минуту свиньи побежали вперед, решив больше не тратить времени на игры. Я до сих пор не понимаю, как у Саброры это получилось: он словно потек к свиньям, медленно-медленно, одновременно отклоняясь назад под немыслимым углом и раскидывая руки. Сверкнули кинжалы: острые, грубые — первая свинья захлебнулась визгом и стала заваливаться на мостовую, теряя петли кишок из распоротого живота. Вонь поднялась до неба; вторая свинья пробежала еще немного и распласталась на мостовой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Снова сделалось тихо. Саброра растекся по камням, полежал несколько мгновений и поднялся. Обернулся в мою сторону — задыхаясь от страха и боли, еще не веря, что все, кажется, кончилось, и я осталась жива, я подумала:

«Почему ты меня спас?»

«Потому что никогда не убиваю невиновных, — с ироничной усмешкой ответил Саброра. — А ты невиновна, Эрна. И мы это докажем».

Глава 2

В поезд нас буквально внесли на руках. В каком-то смысле это было хорошо. Идти я не могла — при каждом движении все тело наливалось пульсирующей болью, и начинало казаться, что я и в самом деле горю.

— Свинок-то? Свинок-то за что порешил? — сокрушался Большой Кроул. — Они ж еще сала не нагуляли…

— Ты вот что, — говорил бургомистр, держа чековую книжку на весу и торопливо чиркая по ней карандашом. — Ты квартиру продавать хотел? За пять тысяч крон? Вот я тебе пятнадцать даю, только больше тут не появляйся, и дрянь эту с собой забери, раз уж она тебе так прикипела. Все, с богом, валите отсюда оба!

Потом сделалось темно. Я очнулась от того, что кто-то очень осторожно исследовал мой бок, то плавно скользя пальцами по коже, то нажимая так, что перед глазами рассыпались искры. Открыв глаза, я увидела, что лежу на нижней полке в купе. Поезд уже ехал своей дорогой, я понятия не имела, куда направляюсь, и что будет дальше — но это было знакомое чувство. Мне уже приходилось вот так убегать, оставляя позади всю свою прошлую жизнь.

Правда, этого еще не приходилось делать в компании инквизитора — а именно Саброра сейчас задрал мою рубашку и водил ладонями по боку. Заливаясь краской стыда, я хотела было отпрянуть, но не смогла, сил не было.

Тогда я заплакала. На это сил хватило. Что еще мне оставалось, кроме слез?

— Незачем, — с привычной уже усталостью бросил инквизитор. — Ты жива. Ребра я тебе подлатаю.

— Куда мы едем? — спросила я. Перед глазами вновь всплыла яркая картинка: Саброра слетает с балкона и скользит по мостовой между бегущих ко мне свиней. Это было танцем и битвой, это было изящно и смертоносно. Он ведь ненавидит ведьм просто потому, что они живут на свете — как и полагается инквизитору, без своей ненависти они просто не могут жить. Я повидала достаточно инквизиторов, чтобы сделать выводы. Но Саброра меня пожалел. И сейчас лечил мои ребра, хотя мог бы просто свалить меня на пол, словно тюк тряпья.

От его прикосновений все во мне замирало и начинало звенеть, словно каждое движение его пальцев погружало внутренности в ледяную воду.

— Не дергайся, пожалуйста, ты меня сбиваешь. В Марнахен.

Марнахен, повторила я. Курортный городочек возле моря — пальмы, сосновые заповедники, песчаный белый берег, прекрасный климат. Пальцы с силой ввинтились в мое ребро, и боль вновь окатила меня от головы до пяток. Я заскулила, рванулась в сторону, пытаясь спастись — руки Саброры буквально вмяли меня в полку, и инквизитор недовольно произнес:

— Хочешь сдохнуть от разрыва печени?

— Нет… — прошептала я, обливаясь слезами. Вот, значит, чем закончилось мое короткое общение со свиньями — сломанными ребрами и разрывом печени. Любая другая ведьма на моем месте хотела бы отомстить — но я хотела лишь убраться подальше.

— Я так и подумал, — лицо Саброры проплыло где-то высоко-высоко, и вдруг дышать стало легче. Намного легче. Боль отступала — мне слышалось ее недовольное ворчание, но она уходила. — Потерпи еще немного.

— Я не насылала тот парус, — выдохнула я. Саброра кивнул, и в его взгляде мне увиделось… понимание? Сочувствие?

Поверить невозможно. Он меня жалел.

— Я знаю, — кивнул он. — И я рассказал обо всем бургомистру и полиции. Но сама видишь, людям надо было выплеснуть свою боль и гнев. Ведьма для этого идеально подходит.

Прикосновение его ладоней, скользивших по моему телу, сделалось мягким, едва уловимым, почти любовным. Что-то окаменело в душе, заставило живот напрячься и затвердеть: я вспомнила, что мужчина не прикасался ко мне уже много лет. Вдобавок, этим мужчиной был инквизитор, безжалостный убийца — и он вдруг отступил от своей ненависти и спас меня. И лечил сейчас, и верил в то, что я не виновата.

— Пока все, — Саброра провел ладонью по лицу и почти рухнул на соседнюю полку — протянув руку к столику, он взял стакан, в котором по запаху угадывался крепкий кофе, и предложил: — Попробуй повернуться.

Какое там повернуться, я дышала-то через раз! Но все-таки я сделала, как было велено, и с удивлением обнаружила, что тело слушается. Да, было неловко и больно. Да, я сама себе казалась тряпичной куклой, которую набили заново. Но я смогла повернуться на полке — потом опустила ноги и умудрилась сесть.

Жива. Жива.

— Спасибо, — с искренним теплом сказала я. Саброра усмехнулся и отвернулся к окну — там бежали поля да перелески, чудесные пасторальные пейзажи. Ханибрук был далеко. Горожанам хватит сплетен и разговоров, но мы о них не узнаем, вот и слава Богу.

— Пожалуйста. Это лучше, чем ничего, но в Марнахене сходи к врачу. Я тебя наскоро подлатал, пусть посмотрит профессионал.

— Спасибо, — кивнула я. — Схожу, но…

Только сейчас я поняла, что прямо с площади нас поволокли на вокзал. Домой я не заглядывала — а значит, и документы, и деньги, и вещи так и остались там, в моей съемной квартирке. Саброра словно прочел мои мысли, потому что кивнул куда-то в угол купе. Я вздохнула с облегчением, увидев свою сумку — она была набита так туго, что едва не треснула.

— У тебя был обыск по протоколу, — сухо сообщил Саброра, и я подумала, что мое соседство доставляет ему серьезный дискомфорт. —