Лариса Черногорец - Колыбель колдуньи Страница 9

— Барыня. — Тихий голос служанки прервал её размышления.

— Да, вот, возьми, — Алька протянула ей пустую чашку, — и спасибо, было очень вкусно.

— Барыня, там мужики у порожка, спрашивают, что с Гришкой делать. Он в темной закрыт. Спрашивают, вызывать ли полицейского исправника.

— В темной?

— Ну, в бывшем амбаре, в котором теперь преступников держат.

— Преступников?

— Барыня, да что с вами, — горничная сделала круглые глаза, — ну кто проворуется, или дебоширит, или еще хуже. Батюшка ваш всегда самолично разбирался, а до того в темную всех сажали.

— Вот что! — Силы к Альке возвращались, она встала с постели, — принеси-ка мне платье, пойду я тоже, как батюшка, сама разберусь, а мужикам вели — пусть уходят. Я их если надо потом позову.

— Да как же это, барыня, нечто можно — он ведь жену свою зарезал!

— Ничего, милая, ты иди, делай что велю.

Стремительно темнело, когда Алька подошла к двери старого амбара, на который указала ей горничная. Неподалеку толпилась кучка селян, с любопытством взирающая на странную барыню. Тесная обувь и затянутый корсет удобства не прибавляли. Алька подняла повыше фонарь и открыла замок ключом. Лучи фонаря осветили большой каменный мешок. К стене цепью был прикован тот самый мужчина, которого она видела утром. Он поднял голову и тряхнул спутавшимися кудрями:

— А, это ты, матушка, Алевтина Александровна, а я, было, грешным делом подумал, что отдала ты меня полицейским.

Альке было странно, что её крестьянин называет её матушкой и при этом с ней на «ты», но она решила пропустить это мимо ушей.

— Григорий, так тебя зовут, верно?

— Да уж верней некуда, ты уж вида-то не делай, словно не знаешь меня, матушка, свет мой, зачем цепью велела заковать?

— Я велела? — Алька опешила, — я не велела…

— Тогда ослабь чуток цепь — затек весь. Да не бойся, не сбегу.

Алька повернулась — цепь шла через кольцо на потолке и была обвязана вокруг столба у входа. Она протянула руку и отвязала узел. Цепь с грохотом упала у ног Григория. Он выправился во весь рост. Алька выдохнула от изумления — перед её глазами в лучах фонаря стоял высокий, не меньше двух метров человек, с широкими плечами, обнаженный торс играл мускулами — работа в кузне давала свои результаты. Добрый, почти детский взгляд и мягкий глубокий голос напоминал кого-то, кого она точно не могла вспомнить, красивые правильные черты лица — он не был похож на деревенского парня, скорее напоминал актеров американского кино середины прошлого века — брутальных, смуглых, черноволосых. Арестант сел, опершись спиной о холодную влажную стену.

— Я не убивал её, не верь им, матушка. — В его голосе было столько отчаяния, что Алька засомневалась, а правы ли крестьяне.

— А нож?

— Нож бросил тот, кто убил.

— И тот, кто бывал у вас, ведь это был твой нож.

— Того я не ведаю. — Его взгляд был прямым и искренним. Алька не могла отвести от него глаз — таких красивых мужчин она не видела. Она невольно попыталась сравнить его с Даниилом. Получилось плохо, она просто снова не могла вспомнить, как он выглядит. Она только помнила какие-то отдельные моменты. У него тоже был мягкий, бархатный голос, и когда он шептал на ухо слова любви, у Альки сердце падало куда-то вниз. Данька был своим, родным, домашним. Красота и сила его были результатом многолетнего труда в спортивных залах. Этот же мужчина был красивым совсем по-другому. От него исходила какая-то первобытная, необузданная сила, он был просто несовременно красив, красив природной, дикой, не искусственной красотой.

— Мне нужно знать, кто был вхож к вам в избу.

Григорий встал, и подошел к Альке. Глаза его светились нежностью.

— Да неужто тебе, Алевтина Александровна, и впрямь не все равно, что будет со мной? — Он помолчал, потом вновь заговорил:

— Почитай вся деревня к нам ходила. Я один кузнец — кому лошадь подковать, кому еще чего-нибудь. Двери в избах мы не запираем. Кто угодно мог. Как теперь узнать…

— Я разберусь. — Алька подбадривающе кивнула Григорию. Тот встал перед ней на колени:

— Разберись, матушка…

Я сидел на берегу реки. Вечерело. Я наслаждался каждым мигом пребывания в этом раю. Издалека, из-за изгиба реки доносился мерный стук топоров — мужики чинили мост. Вручную на это не одна неделя уйдет, — я с тоской смотрел на соседнюю деревню за рекой — там, по всей видимости, была Алька, а я не мог даже увидеть её. Она была в Приустье — имении своего отца. Странные старинные названия деревень! Приустье, а моя деревня вообще звалась Заволожки. Алька была рядом- рукой подать. Я скучал по ней, не мог даже передать ей записку — течение в середине реки было таким бурным, что даже крестьяне, у которых были лодки и которые рыбачили на них около берега, не брались переправить туда ни меня, ни записку. Ветерок слабо колыхал густые прибрежные травы. Я поднялся и побрел на стук топоров. На берег спускались густые влажные сумерки. Я все не мог надивиться, как быстро здесь темнело! Еще час назад солнце, висевшее над горизонтом, игриво расцвечивало мир своими яркими лучами и вот, стоило остаться над горизонтом небольшому кусочку солнечного диска, как все вокруг мгновенно изменилось. Воздух наполнился прохладой и ароматами луговых трав, а вокруг в вечерней тишине стали раздаваться один за другим нежно, сливаясь в один хор пение вечерних пташек, стрекотание кузнечиков, тихое посвистывание, шорохи. На небе одна за другой зажигались звезды. Я шел, стараясь ступать как можно тише, подходя к пролеску, выходившему прямо к берегу реки, где мужики укладывали инструмент, собираясь по домам. Вдруг прямо у реки я заметил мелькнувшую в сумерках женскую фигуру. Я приостановился и стал приглядываться. У самого берега, склонившись над водой, девушка собирала что-то в воде. Я подошел ближе. Она обернулась и поднялась, в руках её, еле различимые в темноте, были какие-то мелкие мокрые листочки.

— А, это ты, барин.

— Ксана? Что ты тут делаешь?

— Плывун-траву собираю, барин, для отвара.

— Ты готовишь отвары?

— Тебе же говорили, что я — ведьма, — девушка тряхнула черными, как смоль кудрями и рассмеялась. Я невольно залюбовался — какая красивая. Какая тонкая таллия, высокая грудь, огромные карие глаза, улыбка — обезоруживающая, околдовывающая. Какие ровные белые зубы, легкий румянец на щеках. Её красота была необычной, она не была похожа ни на одну женщину, которую я видел.

— Что, барин, онемел?

— Я…да, нет…я…

— Постой-ка, подойди поближе, да не бойся меня, барин, я тебя не укушу, — она взяла меня за руку и притянула к себе. Пронзительный взгляд, казалось, сверлил меня насквозь. Девушка отшатнулась: