Змея и Крылья Ночи - Карисса Бродбент Страница 9

украшавших стену. Я не могла разглядеть детали с такого расстояния, но я хорошо знала эту картину. Она была самой маленькой в бальном зале, узкое и длинное, полотно, сверху усеянное звездами индиго синего цвета, который постепенно темнел до насыщенного красного. На ней была изображена одинокая фигура: ришанский вампир, падающий, застывший на полпути к своей смерти в центре рамы. Его обнаженное тело в основном закрывали темные пернатые крылья, расправленные вокруг него, за исключением одной вытянутой руки, отчаянно тянущейся к чему-то, что он мог видеть, но мы не могли.

Немногие произведения искусства ришан остались в замке после возвышения хиаджей. Большинство из них были либо уничтожены, либо перекрашены под вампиров Хиаджа. Я не знала, почему эта сохранилась. Возможно, его сочли нужным сохранить, потому что на нем был изображен обреченный ришанец, падающий в глубины ада, даже когда он хватался за небо.

Это произведение привлекало мало внимания по сравнению с окружающими его величественными эпопеями, торжествами кровавого правосудия или триумфальной победы. Оно было неброским. Грустным. Когда я впервые увидела его, будучи еще ребенком, у меня защемило в груди. Я знала, каково это — быть бессильной. И этот одинокий упавший ришан, обнимаемый крыльями, которые не могли летать, тянущийся к спасителю, который не мог ответить… это был единственный признак того, что вампиры тоже могут знать, каково это — быть бессильным.

Возможно, именно поэтому меня заинтриговала эта фигура, потому что он смотрел на эту картину, когда никто другой этого не делал. Он был высоким, выше, чем большинство других вампиров, и широкоплечим. На нем был темно-фиолетовый пиджак, плотно прилегающий к его фигуре, бронзовый пояс, обернутый вокруг талии. Это тоже было немного странно. Фасон одежды был похож на яркие шелка, которые носили все остальные Ночнорожденные, но покрой был немного чересчур резким, а контраст слишком смелым. Его волосы были темно-красными, почти черными и спадали по плечам неровными волнами. Необычная длина, ни ниспадающие, ни подстриженные, которые предпочитают при дворе Дома Ночи.

Я могла по пальцам одной руки пересчитать количество Ночнорожденных вампиров за пределами Сивринажа, которых я встречала. Возможно, во внешних областях королевства была другая мода. Но все же…

Он оглянулся через плечо, прямо на меня. Его глаза были ржаво-красного цвета, достаточно яркого, чтобы быть заметным даже с другого конца комнаты. Его взгляд был непринужденно любопытным. Тем не менее, его напряженность меня насторожила.

Здесь тоже было что-то странное. Что-то…

— Ты уже пробовала это?

— Дерьмо.

Я вздрогнула.

Я не услышала приближение женщины, что было одновременно и неловко, и опасно. Она была высокой и гибкой, с веснушками, разбросанными по коже бронзового цвета, широкими темными глазами и ореолом из подстриженных черных локонов вокруг головы. Она ухмылялась, мясное пирожное капало розовым соком на кончики ее пальцев, когда она протягивала его мне.

— Это очень вкусно.

Мне не очень нравилось, когда вампиры произносили слово «вкусный», стоя так близко ко мне. Я сделала два плавных шага в сторону.

— Хорошо.

— О, ты многое пропускаешь. Это…

— Орайя.

Винсент никогда не кричит. Его голос был достаточно сильным, чтобы прорезать любую комнату. Оглянувшись через плечо, я увидела его у арочного входа в бальный зал, он кивнул мне в сторону коридора с безошибочным посланием: Пойдем.

Ему не нужно было повторять дважды. Я не стала прощаться с женщиной, шагая за ним, более чем благодарная за то, что покинула эту яму с когтями и зубами.

И все же я еще раз бросила взгляд на ту картину. Мужчины уже не было. Падший ришан только хватался за воздух, снова брошенный на произвол судьбы

Глава

4

Я никогда не пила. Вампирский алкоголь был невероятно крепким для людей, и, кроме того, для меня было опасно притуплять чувства. Винсент тоже редко пил, вероятно, по тем же причинам, что и я. Поэтому я удивилась, когда он принес вино в мои покои. Мы сделали крошечные глотки, а затем убрали его в сторону, оставив нетронутым, пока сидели в тишине, слушая потрескивание огня.

Наконец, он заговорил.

— Я думаю, ты подготовлена настолько, насколько это возможно.

Он говорил так, словно пытался убедить в этом в основном самого себя.

— Другие будут недооценивать тебя, — продолжил он. — Используй это. Это отличное преимущество.

Он был прав. Я давно поняла, что лучшее оружие, которое у меня есть, — это моя собственная слабость. Я использовала ее для убийства почти каждую ночь в трущобах. Сейчас мне казалось, что этого недостаточно.

Я проглотила комок в горле. Я наблюдала за отцом, когда он смотрел на огонь, красный свет играл на бледных, жестких углах его лица. Неужели он так же нервничал в ту ночь, когда преподнес себя когда-то на Кеджари?

— Так вот что ты сделал? — спросила я. — Позволил им недооценить тебя?

Он моргнул, ошеломленный. Я редко спрашивала его о том, как он провел время в Кеджари. Я вообще редко спрашивала его о прошлом. Возможно, тот глоток вина или моя почти неизбежная скорая смерть сделали меня немного смелым.

— Да, — сказал он через мгновение. — И, вероятно, именно поэтому я победил.

Сейчас это казалось смешным, что Винсент когда-либо был кем-то, кого можно было недооценивать. Но двести лет назад он был всего лишь молодым, менее знатным хиаджем. Тогда Дом Ночи находился под контролем ришанцев, и казалось, что так будет продолжаться еще столетия.

— Ты нервничал?

— Нет. Я знал, что должен делать.

На мой видимый скептицизм, он поднял одно плечо, почти пожав плечами.

— Хорошо, — признал он. — Я нервничал. Но я знал, что Кеджари — мой единственный путь к жизни, достойной воспоминаний. Смерть не страшна, когда она сравнима с ничтожным существованием.

Ничтожным существованием.

Эти слова неожиданно сильно задели меня. Потому что какое существование было более ничтожным, чем это? Жить в постоянном страхе, скованной собственной кровью и собственной человеческой слабостью? Я никогда не смогла стать лучше и никогда не смогу спокойно жить, если буду постоянно бороться за выживание. Никогда не смогу стать чем-то стоящим для… для людей, у которых не было ничего, кроме меня.

Моя челюсть сжалась так сильно, что задрожала. Я взяла свой бокал и сделала еще один глоток вина, в основном потому, что мне отчаянно хотелось сделать что-нибудь своими руками. Я чувствовала на себе взгляд Винсента. Чувствовала, как смягчается его взгляд.

— Ты не обязана этого делать, моя маленькая змейка, — мягко сказал он. — Только сейчас я понимаю, что, возможно, никогда не говорил тебе этого.

Было бы ложью сказать, что у меня не было искушения убежать,