Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова Страница 10

‒ С Вашего этого места картины можно рисовать…

Засмеялась:

‒ Этого места… А как вы с Ириной это место называете?.. ну, в моменты особенной нежности, страсти…

‒ Когда как. Разное придумываем…

‒ Стыдно говорить?

‒ Да.

Они говорили тихо, но он различал каждое слово со всеми интонациями. Это самое место находилось сейчас в двадцати сантиметрах от его глаз, и он на самом деле любовался его таинственной красотой и изяществом. Лица ее он не видел, оно было там, впереди, за гладким овалом живота и выглядывающими из-за него конусами сосков.

Красавица писаная… Такая вот, оказывается, ее девочка… И у Иринки такая же красуня, и пусть этот Дима полюбуется, если умеет любоваться, и если Иринка тоже так ее покажет, как ему мама…

Покажет. Уже показала. И заманила уже.

А они все-таки у них немного разные. Отличаются.

Он сказал ей об этом.

‒ Да. У нее ‒ царица.

‒ Тогда у Вас королева.

‒ Ты понимаешь разницу?

‒ У нее она властная. А у Вас нет. Мне так кажется. И почти совсем закрытая. И стебель вот этот у Вас длиннее. Словно страж, охраняющий сокровище…

‒ Витя… Ты бы… сумел говорить мне… "ты"? Не вообще, а… сейчас…

‒ Да. Я попробую. Наверное, смогу.

Великолепие амфорных рельефов и очертаний ее промежности казалось ему завершенным произведением искусства. Он так ей и сказал. А она ничего не ответила, только чуть вздрогнула стеблем. И тот слегка приподнялся, словно заволновался чужим притязанием. Мущинка. Сторож. Поразительно ровный и аккуратный. Словно выточенный.

Ее расставленные ноги иногда симметрично покачивались согнутыми коленками, а когда отклонялись в стороны шире определенного угла, щель слегка приоткрывалась, и он замечал в ее глубине розовые лепестки нимф. Вся кожа промежности была у нее удивительно гладкая, без пупырышек, родинок и даже слабых проявлений пигментации. Совсем как у юной девочки. Губы были почти свободны от волос, только вверху, там, где из ямки, очень похожей на ребеночью, начинался стебель, их покрывали редкие пушистые волосинки. Это были на самом деле губы, к таким губам тянуло прикоснуться своими…

Словно чувствуя его мысли она на несколько мгновений судорожно сжала бедрами его голову, но тут же отстранила в стороны, так далеко, что губы полностью разомкнулись.

Он наклонился и осторожно прильнул к ним своими губами.

Они оказались прохладными и очень нежными, он даже испугался, что поранит их своими, шершавыми…

Она застыла.

Кожа легко бралась кончиками его губ, легко оттягивалась, но когда он ее отпускал, упруго возвращалась назад. Он повторял это с каждым следующим сантиметром, от верхней до нижней ямки, переходя с одной стороны на другую… Потом, ласково оттесняя губы в стороны, проник вглубь, где сразу почувствовал мягкие лепестки, стал легко втягивать их, то совсем чуть-чуть, то глубоко на язык, шевеля, теребя и прижимая их к небу. Они оказались такими же эластичными и объемными, как у Иринки, только у Иринки они всегда торчат из-под щели, а у мамы почему-то оказались спрятанными внутри. Потом нашел языком углубление, зашел в него, будто спустился с горки, там оказалось влажно и тепло… Почувствовал, как в верхнюю губу стал упираться все более напрягающийся бугорок, переместился к нему, прихватил губами и тот потянулся к нему плотным штырьком, удерживаемым с двух сторон натянувшимися уздечками…

В голове приятно закружилось, зашумело… Под языком оказывалось все больше приятной влаги, и он слизывал ее, как сок с ягодной мякоти… и тот казался ему необыкновенно вкусным, немножко терпким, дурманящим, не похожим на Иринкин, у которой он тоже приятный, но не до такой же степени…

Руки сами потянулись вверх, сюда же, легли ладонями в ямки по краям губ, мягко заскользили по гладкой, ухоженной коже, от ягодичных складок вверх до выступающего упругим пригорком лона, покрытого пушистыми волосинками, и снова вниз до придавленных к подушке мягких ягодиц…

Совсем закружилась голова и он слегка отстранился, большими пальцами растянул губы в стороны и стал с не меньшим наслаждением разглядывать розовые внутренности этого сокровища, такого близкого и родного, выпустившего на свет его любимую жену, его Иринку, Иринку, у которой здесь же, в этом же месте есть такое же, любимое им, сокровище, выпустившее на свет его любимую дочку, его Светланку, у которой здесь, в этом самом месте созревает такое же сокровище, которое станет любимым кому-то еще и потом выпустит на свет такое же родное живое существо…

И он снова прильнул губами в растянутое розовое пространство, сильно втянул в себя его мякоть, так, что снизу, из того самого отверстия прыснула на язык струйка горячей жидкости, и он тут же проглотил ее и втянул еще, и снова почувствовал тонкую струю, еще более острую и пьянящую…

Он вдруг вспомнил, сколько доброго она сделала для них, для Ирины, детей, лично для него… И вот сейчас, не задумываясь, пришла ему на помощь… оставив стыд, наплевав на приличия, мораль, нравственные законы…

‒ Витенька…

Он, наконец, отстранился, привстал перед ней на колени, запрокинул голову и глубоко вдохнул полными легкими.

Он не стал извиняться и раскаиваться.

Бережно выпрямил ее ноги, чтобы они отдохнули.

Он не знал, сколько времени он держал ее в одном и том же положении… знал только, что долго… очень долго.

Аккуратно соединил пальцами ее губы, так и оставшиеся разинутыми. Уложил внутрь набухшие и покрасневшие лепестки. Разгладил взъерошенные волосы на лобке. Нагнулся и нежно поцеловал приведенное в порядок сокровище.

И так и остался стоять на коленях, все еще в плавках, хотя знал, что скоро их снимет… потому, что она уже разрешила… потому, что плавки выпятились до грубого неприличия уже давно и сдержать себя он уже не сможет… и не захочет… и не должен…

Только сначала пусть отдохнут ее ноги… Она уже не девочка, их мама… Она устает…

‒ Ляг на бок, мама… отдохни немного…

Она послушно повернулась на бок, лицом к стене и он помог ей переложить сомлевшие ноги…

А сам лег рядом со спины, совсем не стесняясь упершегося ей между ягодиц напряженного своего жеребца. Обнял и поцеловал в шею.

Минут десять они не проронили ни слова… будто каждый остался сам по себе. Потом прошептал у нее над ухом:

‒ Я хочу тебя…

Она ответила еле ощутимым пожатием лежащей у нее на груди его ладони.

Вот почему на самом деле он остановился, ‒ понял он, ‒ ему хотелось почувствовать ее согласие, снова хотелось увидеть начало, чтобы не в пылу одуряющей страсти, не в минуту потери контроля над собой, а вот так, из обоюдного как бы покоя…