Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" Страница 11

— Твою мать, — с досадой проговорил Серый, ударив кулаком в ладонь. Аудитория была уже заперта, из щели между дверью и полом не брезжил свет. Делать было нечего. Он уже возвращался на проходную, уговаривая себя, что все произошло к лучшему, как вдруг его окликнул заведующий кафедры. Щукин куда-то спешил, сбивчиво попросил отнести папку на кафедру Илье Александровичу, всунул ее почти насильно в руки Зайцева и поскорее скрылся за поворотом. Последний удивился, завис, но повиновался. За знакомой тяжелой дверью не было слышно ни звука. Серый мялся пару минут, но постучал, а после и зашел.

— Передать просили, — отчеканил студент, протягивая вперед себя, словно защиту, темно-серую папку с документами. Добрынин сидел один, перебирая бумаги. Увидев Серегу, он неизменно улыбнулся:

— Спасибо, Сергей. Присядьте. Тут лишняя работа как снег на голову… Рыбкин на больничный ушел, а у второго курса в четверг на скульптуре ваяние с натуры. Меня назначили заменить. Я-то рад, мне сейчас лишняя практика не помешает. Но Василий Васильевич, хитрый дед, телефон выключил, а контакты натурщика не оставил. Два дня осталось. Уже думаем, может, смежное занятие провести с художниками — но у них натурщики сами знаете какие… А ребятам для скульптуры сейчас нужен кто-то подтянутый.

Илья Александрович вздохнул. Он забрал папку у Сереги, но задел локтем карандашницу на краю стола — все письменные принадлежности посыпались на пол. Послышался еще один тяжелый вздох, и Добрынин полез вниз. Серега было хотел сигануть следом, поддаваясь неясному порыву помочь преподавателю, но смог остановиться. «Дурак, валентинка же!» — ругал он себя. И тут же подложил в стопку контрольных по архитектуре, которая нашлась здесь же и которую Илья Александрович явно собрался забрать с собой, свое новое художество. А после пришла еще одна мысль: «Во, это я кошерненько зашел». Серый улыбнулся, осознавая то, что удача его не просто любит, она с ним почти взасос целуется.

— Эти творческие люди… — ворчал Добрынин. — Нет, я понимаю, но неужели нельзя держать все в порядке… Ищем план занятий этого Рыбкина с прошлого четверга…

— Ну… Хотите, я могу, Илья Александрович? Я красивый, — без какого-либо противоречия сообщил Серега то, что считал неписаной истиной. — И подтянутый.

— Что? — Добрынин вынырнул из-под стола и уставился на Серегу. Он запнулся, а потом затараторил, почти не делая пауз: — Нет, Сергей… В смысле, вы и правда в хорошей форме, но университет специально нанимает натурщиков, тем более что позировать нужно будет полностью обнаженным, а вы студент, вы здесь учитесь… — Воздух кончился. Илья Александрович замолк, отвел взгляд, бегло огладил бороду. Вот такие-то ситуации и выдавали молодых еще преподавателей. Добрынин, может, контакт находил легко — но непосредственно научно-педагогическая работа продолжала его пугать. Так в одночасье богатырь превратился в забавного увальня. — В любом случае я такого разрешения давать не вправе. В идеале это нужно согласовывать с деканатом. Но вообще нет. Нет, не надо ничего согласовывать, мы просто найдем натурщика…

— Вы думаете, я не очень красивый голый? — с давлением произнес Серый. И поймал себя на мысли, что это его действительно интересует. — Да ладно, Илья Александрович. Я даже без трусов хорош. У меня нет прыщей на заднице, например… И я умею позировать. Хотите, я у деканата спрошу? И что, что мне здесь учиться? — Серега невольно улыбнулся. — Типа они увидят мою задницу, обнаружат, что под трусами прячется жесть, и перестанут со мной общаться? Вы об этом?

— Нет, нет, я же говорю, я верю, я вижу, что вы в хорошей форме… Просто сама эта ситуация не очень хороша в дисциплинарном плане. Я не хочу, чтобы у других ребят было плохое отношение к вам, поскольку они увидят вас в таком беззащитном состоянии. — Добрынин смотрел на Серегу уже фактически умоляющим взглядом. — Ну в конце концов… С чего бы вам вообще хотеть такого…

— Потому что я красивый, — терпеливо сообщил Серега. Глупый преподаватель не понимал его с первого раза. — И быть натурщиком не стыдно. А красивым натурщиком — в почете, — Серый задрал нос. Но вдруг в светлых глазах заиграли бесята. Студент решил сыграть на отеческих чувствах Ильи: — Да и вы будете рядом.

— Но…

И все. Впервые Добрынин не мог ничего ответить Сереге. Впервые попался в эту ловушку без выхода. Илья Александрович снова пригладил ладонью бороду и отвел взгляд к окну. Какое-то время он еще думал, и только когда Серега зашевелился, ответил:

— Ладно. Я передам о вашем желании Щукину. Но вы не очень хорошо понимаете, о чем просите, Сергей. Так мне кажется. Вы понимаете, что в таком деле у натурщиков-мужчин часто… возникает эрекция? Это, поверьте, не то же самое, что рисовать обнаженное тело из головы. Даже на глазах преподавателя. На вас будут смотреть тридцать человек.

— Я понимаю… Илья Александрович! Ну я же уже блатной, я проходил все это и видел натурщиков-мужчин, — снисходительно пояснил Серый. Без публики, без общества он умел быть приятным парнем. Спокойным и где-то рассудительным. Но Добрынин не знал, что на деле все это было необходимо студенту для задуманной шалости. — И если у меня встанет, то плакаться в жилетку вам буду. Ок?

— Ладно… Ладно, Сергей, это ваш выбор… — примирительно вскинул руки Илья Александрович. — Я все сказал. Мы решим этот вопрос с заведующим кафедрой и деканатом. Если да, то да. То — я приглашу вас… Но до тех пор гарантий давать не буду.

— Ну хорошо. Спасибо, — улыбнулся Серый. И, распрощавшись с Добрыниным, в приподнятом настроении отправился домой.

Илья опять выходил с кафедры самым последним, сжимая все свои вещи под мышкой. День выдался на удивление нервным, слишком нервным, а оттого из рук валилось просто все. Даже теперь, когда самое сложное осталось позади. Как назло, Илья еще и случайно прищемил шарф дверью, закрывая ее. Один только шаг — и из захвата на пол полетело пальто, шапка и папки с бумагами, которые не хватило времени разобрать. Все рассыпалось: листы с лекциями, контрольные второго курса, какие-то заявления и… Опять открытка? Наклонившись и поспешно собрав пожитки, Добрынин схватил третью валентинку. Почему-то воровато оглянулся…

Это вновь была крафтовая бумага, а на ней сердечко, на этот раз кофейного цвета. Оно было едва отличимо от фона, но края были прорисованы бордовым, что походило на тень. Теперь художник изобразил спину целиком, но ягодицы выделялись особенно четко и были выдвинуты на первый план. Особенно родимое пятно и румянец. Руки покоились на боках, фигура прогибалась в пояснице. На одной стороне была видна часть татуировки, но что именно — сложно различить, так как основной ее массив пролегал на боку. А снизу, как и в прошлый раз, красовалась выведенная каллиграфическим шрифтом надпись: «Моему Добрыне!»

Илья мотнул головой. Он начал нервничать. Постепенно закономерность сложилась: валентинки явно не всегда обнаруживались вовремя, но появлялись они каждый раз после факультатива в понедельник. Беспокоило то, что на них в столь откровенном виде изображалось мужское тело. Почему мужское? Это была какая-то глупая провокация? Кто и чего хотел этим добиться? Но если это была не шутка – тем хуже… Добрынину очень не хотелось быть преподавателем настолько приветливым, чтобы на него в буквальном смысле вешались студентки. И студенты — тоже.

На секунду Илья подумал, что это мог оказаться Зайцев. Такая мысль уже посещала Добрынина, но он гнал ее — да, поначалу известный хулиган рисовал и лепил всякую вульгарщину, но на последнем занятии он вел себя просто безупречно в сравнении с тем, что о нем рассказывали. Серега вовсе не казался Илье плохим парнем. Просто ему не хватало одобрения. Любви. Скорее всего, по той же причине он и вызвался натурщиком — хотел помочь, а заодно показать, чего стоит. «Потому что я красивый», — говорил он с полным осознанием своего качества. Но даже когда уверен в себе — в одобрении нуждаешься не меньше, ибо оно — топливо. И добиваешься его всеми доступными способами, даже не самыми безопасными и законными. В конце концов Зоряна тоже казалась Илье неуправляемой в свои двенадцать, когда он попытался общаться с ней ближе, стать наконец настоящим отцом. А теперь, как бы эгоистично это ни звучало, Добрынин чувствовал себя для Зори более интересным, чем ее мать… Общаясь одновременно с дочерью и со студентами, Илья решал заодно все волнующие его вопросы воспитания и коммуникации. Вернее, почти все.