Жозефина Мутценбахер - Пеперль – дочь Жозефины Страница 12

– Я рассмеялась, потому что подумала, что у мужчины на этой картине, должно быть, совсем крохотный хуёчек, а иначе зачем бы ему так старательно его прятать.

Светлая улыбка озарила лицо графа, и он торжественно произнёс:

– Ты истинная дочь своей матери, она была подлинно великой блядью, упокой господь её душу!

В эту минуту граф был похож на ветхозаветного пророка. Высокая, стройная, не согнутая годами фигура, ласковые голубые глаза под чистым лбом, добрый, тонкогубый рот между складками белоснежной бороды.

Пеперль смотрит на него, и внезапно у неё возникают сомнения в правильности того, что советовал ей господин Кукило, она не может поверить, что должна вести себя очень вульгарно. Однако все сомнения тотчас же отбрасываются в сторону, когда граф делает ей знак подойти поближе. Он сидит в широком удобном шезлонге, и она в ожидании останавливается перед ним. Он медленно задирает ей юбчонку до пупа, затем слегка касается пальцами её срединного места и спрашивает:

– Что это у тебя здесь такое, юная Мутценбахерша?

– Это, знаете ли, – отвечает Пеперль безо всяких околичностей, – это, знаете ли, у меня манда.

– Замечательно, что тебе это известно, – с похвалой отзывается граф, – а что, скажи мне, положено в неё совать?

– Туда положено совать огромный, толстый и похотливый хуище!

– А ещё что? – продолжает он экзамен.

Пеперль в некотором замешательстве, поскольку по её мнению в пизду суют только хуй, но тут она догадывается и заявляет:

– Язык и пальцы!

– Браво! А что делает палец в манде?

– Разумеется, её надрочивает!

– А язык?

– Сосёт и вылизывает!

– Очень хорошо. А что делает в манде хуище?

– Само собой, он её продирает!

– Совершенно верно. Продирает, однако, ты не могла бы мне сказать, как это ещё называется?

– Конечно, «сношать» и «поиметь»!

– А больше ты ничего не знаешь?

Пеперль задумывается и потом, совершенно сбитая с толку, признаётся:

– Прошу прощения, но больше я ничего не знаю.

– Тогда я тебя научу, – мягким голосом говорит граф. – Это называется ещё «барать», «жучить», «ебать», «харить», «вставить палку» и так далее. Конечно, существует масса идиотов, которые говорят «переспать» или «вступить в интимную связь», но они никакого понятия не имеют о ебле! Сам я предпочитаю говорить «выебать». Это прекрасное слово, не правда ли? Хорошо звучит, когда произносят, когда говорят, что хуй манду ебёт!

– Да, – кивая головой, соглашается Пеперль, – а, кроме того, почти в рифму. Но ещё лучше сказать об этом: «Как не радоваться тут, коль хуи манду ебут!»

Граф заливается весёлым смехом, глаза у него блестят, и Пеперль, теперь почувствовавшая себя абсолютно раскрепощённой, бойко продолжает:

– Простите, господин граф, у меня ужасно манда зудит!

– Ах, так она у тебя, значит, зудит, и чего же ей хочется?

– Ей хочется, прошу прощения, заполучить внутрь хуище, – изысканно высказывается Пеперль.

Графу становится грустно, а Пеперль припоминает слова Кукило о том, что граф, возможно, уже слишком стар для ебни, и она быстро исправляет свою ошибку:

– Или язык, или палец!

– Это мы незамедлительно выясним. – Голос графа вновь окреп. – А ты манду случайно не вымыла?

– Нет, что вы!

– Или ты, может быть, основательно выссалась перед тем, как явиться сюда?

– Нет, я этого точно не сделала, уверяю вас, абсолютно точно.

– Ага, тогда хорошо, тогда просто великолепно. В этом и состоит прирождённый интеллект всех Мутценбахерш. Та свою манду никогда не подмывала и никогда не ссала заранее. Это просто сказка: забирайся-ка теперь на шезлонг!

– Это на что я должна забраться?

Пеперль в растерянности. Граф смеётся.

– Да вот на этот диван давай-ка забирайся.

Пеперль исполняет приказание.

– Так, а теперь задери платье на самый верх!

Пеперль усердствует, в данный момент она думает не о гешефте, она думает только о том, что теперь ее пизда становится предметом, доставляющим удовольствие.

– Простите, сиськи мне тоже показать?

– Если они есть у тебя, показывай, – елейно отвечает граф.

Прислонившись к спинке шезлонга, Пеперль стоит с раздвинутыми ногами, а граф погружает холёный палец в её врата, отодвигает в стороны срамные волосы, с лёгкой нежностью поглаживает ей секель, а потом глубоко ввинчивает палец внутрь щелки. Колени у Пеперль начинают дрожать, и она издаёт глубокий вздох.

– Хорошо? – спрашивает граф. – На тебя скоро накатит?

– Да-а-а!

– Скажи, что делает мой палец?

– Твой палец находится у меня в манде, – с дерзкой откровенностью произносит Пеперль.

– Ты не должна разговаривать со мной на «ты», маленькая блядь, ты что это себе позволяешь! Итак, как следует сказать?!

– Палец господина графа находится у меня в манде, – поправляется Пеперль.

Её сейчас абсолютно безразлично, что говорить, лишь бы палец обрабатывал её как положено. Нежно лаская, скользит теперь аристократический, вельможный палец поверх срамных губ Пеперль. Он ненадолго задерживается на взбухшем бугорке секеля и потом снова ныряет в отверстие. Пеперль повизгивает от удовольствия, её алчущая пизденка буквально заглатывает ласкающий палец. Граф усерден, он смотрит Пеперль в лицо, но как только замечает, что глаза у той начинают стекленеть, быстрым движением, к великому сожалению Пеперль, вынимает его и тщательным образом обнюхивает:

– Ах, что за пахучая манда, – с наслаждением произносит он, и когда девочка умоляет его продолжить манипуляцию, он грубо ей отказывает. – Дай мне спокойно нюхать твою манду!

– Пожалуйста, – говорит она, – если господин граф желает нюхать, то может прямо туда засунуть нос. – «Нос и язык, – размышляет она, – не больно-то далеко отстоят друг от друга, и может быть потом я и его язык заполучу».

– Ах ты, маленькая поблядушка! – Граф в полном восторге. – Умеешь ты завести человека, стерва разъёбанная. Иди-ка со мной, поглядим, что я смогу сделать для твоей манды.

Пеперль надеется, что сейчас её, наконец, выебут по-взрослому.

Граф отворяет дверь, проходит через огромную, элегантную спальню, где при виде широченной кровати у Пеперль дух захватывает, в выложенную белым кафелем ванную комнату, где перед мраморной ванной стоит удобная, широкая, обтянутая кожей скамья.

Пеперль думает, что вот сейчас, дескать, всё и начнётся по-настоящему, теперь она готова на всё, однако граф прерывает её размышления.

– Разденься догола и ложись на скамью, юная Мутценбахерша.

Пеперль выполняет приказ и тотчас же разводит ляжки. Да, она делает и кое-что ещё. Руками она широко раздвигает срамные губы, так что её пиздёнка теперь настежь открыта глазам графа. Граф долго и сосредоточенно разглядывает нежную штучку.