Александр Просвирнов - Тайны одной усадьбы Страница 12

– Анус.

– В общем, сплоховала я, – огорчилась Дуня. – И не угадала, и слово мудреное забыла. Не судьба мне сегодня вас целовать.

– Ладно, прощаю, – усмехнулся Николай. – Только быстро.

Девушка подскочила к нему, обняла, прижалась всем телом и принялась жарко целовать барина в губы. Она ощутила, что в нее вновь начинает упираться оживающая скала.

– Ну, хватит уже, – остановил ее Николай и с усилием оторвал от себя.

– Ах, барин, не могу я никак остановиться. А вот вы с барыней…

– Молчать! – грозно рявкнул Николай. – Не твое дело! Не смей ни о чем таком спрашивать!

Дуня съежилась от страха и принялась молча одеваться и собирать вещи.

Натали вошла в кабинет Николая, где несколько дней назад забыла письмо кузины. Разбудить крепко спящего после обеда мужа она не решилась и подумала, что сумеет найти письмо и без его помощи. В кабинете царил идеальный порядок. Здесь разрешалось убираться только Дуне, остальным дворовым доступ в это святилище был запрещен. Натали полюбовалась на живописные пейзажи и семейные снимки, которыми со вкусом были увешаны стены. “Все-таки не зря Nicola мучает нас со своим аппаратом”, – подумала она. Письма нигде не было, и женщина начала один за другим открывать ящики стола. Вскоре пропажа обнаружилась, но рядом оказалась запертая шкатулка. Почему-то Натали нестерпимо захотелось узнать, что же там внутри.

Пошарив еще по ящикам, она обнаружила несколько ключей, один из которых подошел к шкатулке. Внутри нее оказалось несколько дагеротипов. Натали взяла их, бегло просмотрела и, смертельно побледнев, выронила из рук. Внутри нее словно что-то оборвалось. Несколько минут, оцепенев, она сидела на стуле, держась за сердце. Но вот женщина справилась с собой, лицо ее приняло жесткое и какое-то хищное выражение. Она аккуратно разложила все металлические пластинки на столе и внимательно рассмотрела каждую. На нескольких снимках весело улыбалась совершенно голая Дуня. Как только не изощрялась перед аппаратом эта дрянь: где стояла, где лежала – и передом, и боком, и задом, и даже в самых бесстыдных позициях с раздвинутыми ногами, так что весь срам был виден.

Однако это было мелочью. Бог с ней, с этой сквернавкой! Но три других снимка простить было никак невозможно. На одном ее Николай лежал боком за этой грязной девкой, держа ее за груди, а его естество торчало в ней! На другом – о, ужас! – Дунька держала эту штуковину во рту, лукаво улыбаясь в камеру; а на третьем – кошмар! – она стояла на четвереньках, а барское орудие находилось в совсем не предназначенном для этой цели отверстии. Это было слишком, и барыню даже затошнило от омерзения. Непослушными руками она собрала снимки в шкатулку, заперла ее, вернула все на место и медленно вышла из кабинета мужа, так и не забрав письма кузины.

Она сразу же вспомнила разговор с Мари год назад. Боже мой, ведь кузина оказалась права! Ее Николай, оказывается, путается с подлой крестьянкой! И как потом он смеет приближаться к жене, когда побывал в такой неописуемой грязи, во рту и в жопе этой мерзкой крестьянской потаскушки! Удивляясь, что про себя она произносит такие скверные слова (представить, что может сказать такое вслух, она даже не могла), Натали прошла в спальню и долго смотрела на безмятежно спящего мужа. С огромным трудом она удержала душившие ее слезы и поняла, что все равно не может его ненавидеть. Конечно, он ни в чем не виноват. Эта стерва совратила его, виляя своей жопой!

Натали ушла в другую комнату, собралась с духом и, как ни в чем ни бывало, позвала Дуню. Холодным, пронзительным взглядом осмотрела ее с головы до ног, так что горничная сразу съежилась.

– Принеси мне графин вишневой наливки, – распорядилась барыня. – А потом возьмешь у барина в кабинете две книги: “Декамерон” Боккаччо и “Фанни” Клеланда. Запомнила? Будешь читать мне их каждый день вместо послеобеденного сна. Что ты стоишь? Бегом!

Впервые в жизни услышав, что барыня, всегда мягкая и тихая, командует столь резким тоном, Дуня не на шутку перепугалась. Тем более распоряжение оказалось слишком неожиданным. Она подумала, что стоит рассказать об этом барину, но, вспомнив его недавнюю вспышку, решила промолчать. Негоже забывать, что она просто крепостная крестьянка, а не любовница, как она уже наивно начала думать. Она ничего не говорила матери, передавая деньги и гостинцы, на которые не скупился барин. Та долго молчала, лишь однажды предупредила:

– Смотри, Дуня, не нужно этого. Увидит Пелагея, или барин прознает – высекут за воровство до полусмерти.

С тех пор девушка складывала все на черный день. И вот, кажется, он наступил. “Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь”, – припомнила она строки из какой-то бариновой книги.

Неужели прав был поэт, неужели этот удивительный год, лучший в ее жизни, подходит к концу? Неужели она станет снова простой черной крестьянкой? Всем своим существом Дуня почувствовала, что надвигается что-то страшное…

Дуня закрыла последнюю страницу “Фанни” и облегченно вздохнула. Во рту пересохло от столь длительного чтения, нестерпимо хотелось пить, но она молчала, опасаясь очередной нервной вспышки барыни.

За две недели, что она читала книги, госпожа постоянно вспыхивала и ругалась, придираясь к любой мелочи. За год, что Дуня прислуживала в имении, барыня выпила в несколько раз меньше вишневой наливки, чем за эти две недели. Вот и теперь взгляд ее замутился, и она пристально посмотрела в глаза горничной.

– Антип затопил баню, как я велела? – сурово поинтересовалась госпожа, а язык ее слегка заплетался.

– Да, барыня.

– Тогда пошли.

Дуня впервые увидела свою госпожу голой, до этого той прислуживала в бане только пожилая Пелагея. Несомненно, барыня была красива со своими распущенными каштановыми волосами, но ее худенькое тело не шло ни в какое сравнение с пышными формами ее кузины.

В парной Дуня долго хлестала вениками хрупкое тело госпожи, постоянно вспоминая блаженные минуты, которые провела здесь в прошлом году с мадам Мари и барином. Задумавшись, она с трудом успела догнать выскочившую в конце концов из парной барыню и окатить ее ушатом ледяной воды.

– Иди, попарься сама и выходи, – скомандовала хозяйка. – Я тебе хочу что-то сказать.

Спустя несколько минут, когда раскрасневшаяся Евдокия вышла из парной, ее смутные тревоги отступили, и она в блаженстве распростерлась на лавке, прикрыв глаза от удовольствия.

Однако через несколько секунд от этого чудесного состояния не осталось и следа.

– Ложись на живот! – резко скомандовала барыня таким ледяным голосом, что, исполнив ее распоряжение, Евдокия похолодела от страха и не в силах была больше шевельнуться.