Hephaestia - Северный цветок Страница 12

Хранитель встряхнул головой, сбрасывая капюшон, и спросил, дабы сменить тему:

— А что это опять собираются строить, или переделывать зодчие нашего государя? — он указал взглядом на крышу ближайшего зала, на которой вот уже несколько дней суетились рабочие, собирающие некий странный механизм, похожий не то на осадную катапульту, не то на гигантскую телегу с крючьями вместо колес.

Граф покосился в ту сторону:

— А, это?.. Так, временная конструкция… для замены прогнивших балок… — но Эйрих понял, что де Вер не пожелал ответить правду. И ему почему-то вдруг стало неуютно на душе.

— Да? Ну что же, хвала богам, сей ужас не портит общий вид прекрасного замка, — он поклонился графу и продолжил свой путь, унося в сердце крохотную колючую льдинку тревоги…

Но множество навалившихся в зимний сезон хлопот с пациентами не оставляли лишней минутки и сил для долгих раздумий. Едва заканчивая с делами в Гробнице, Эйрих спешил к простуженным и страдающим подагрой, лечил многочисленные переломы и ушибы, заживлял раны после боев чести и схваток с дикими хищниками на охоте. Время от времени, бросая взгляд на растущую на крыше странную конструкцию, юноша задавался вопросом — а не опасается ли император нападения на замок со стороны своего вероломного брата, который, кстати, не спешил возвращаться, вопреки тому разговору…

«Но если это и впрямь катапульта, и каменные ядра — это снаряды, почему машина обращена в сторону Гробницы, а не главных ворот? Неужели Конрад опасается, что Манфред посягнет на прах его драгоценного Динео?..» — это было и дико, и, несомненно, глупо, но иные мысли не посещали голову юного хранителя, который ежедневно видел странные подготовительные работы над самой головой. Задавать вопросы Конраду, казалось, окончательно погрузившемуся в свой внутренний мир, он опасался, чтобы не бередить душевные раны несчастного.

Накануне того, как получить официальное приглашение на дворцовый пир, наравне с рыцарями и знатными сеньорами юга, Эйрих был свидетелем душераздирающей сцены в усыпальнице — он слышал, как полубезумный император пел колыбельную, обняв руками угол саркофага… У юноши волосы зашевелились на голове от ужаса, и тут же кровь прилила к щекам при обидной в своей очевидной простоте истине, что он ничего не может поделать! Его талант лекаря бесполезен в борьбе с силами иного мира, а его любовь — да, любовь, пустившая ростки и выросшая из сострадания и отчаянного желания понять, что же за сила такая увлекает его прекрасного господина в безжизненную бездну, — эта хрупкая любовь оказалась незамеченной и ненужной. Много раз Эйрих твердил себе, что нельзя сдаваться, что в один прекрасный день Конрад отзовется на увиденную в его глазах нежность, оценит желание спасти его и покинет этот жуткий мир теней навсегда, но в награду за заботу о себе и беломраморном монстре император платил звонкой монетой и дорогими дарами, замыкаясь в себе все сильнее и сильнее…

В назначенный вечер Эйрих впервые переступил порог пиршественного зала, где был почтительно встречен распорядителем и усажен за главный стол, недалеко от самого Конрада и его высших сановников. Юного дана уже не смущало ни присутствие смазливых оруженосцев и пажей, которых открыто ласкали их высокие покровители, ни танцы и акробатические номера в исполнении обнаженных танцоров с разрисованными телами, ни громко зачитываемые произведения придворных поэтов, насквозь пронизанные гомоэротикой и высокой романтикой мужских союзов.

— А я хочу выпить — с позволения нашего государя! — один из придворных льстецов и краснобаев с холеным лицом и телом атлета отвесил поклон в адрес Конрада, — за будущее счастье всеми обожаемого и такого жестокого Эйвинда, истинной жемчужины севера, радующей наш глаз вот уже целый год!

— Ого, уже год? И за целый год никто из нас так и не соблазнил прелестного лекаря? Позор на наши головы, господа! — поддержал приятеля маршал де Гарр, недавно прибывший из действующей армии.

Бертран де Вер поднял свой кубок, призывая собравшихся к молчанию.

— Друзья, довольно смущать юношу! Давайте лучше выпьем за его здоровье и долгие лета нам на радость, а уж за выбором дело не встанет, когда заговорит его сердце!..

Слегка смущенный Эйрих благодарно улыбнулся другу императора и взглянул на Конрада, молчаливо греющего в ладонях свою объемистую чашу — навряд ли император слышал хотя бы половину сказанного — он снова был не здесь…

— Эйвинд, а может, твое сердце молчит, напуганное суровостью законов твоей родины? Так расслабься, малыш, мы разбили данов, и больше никогда не услышим о жутких кровавых казнях, которые устраивал своим соратникам этот бешеный Харальд, который достоин прозвища Кровавого, но никак не Ясноглазого! — маршал де Гарр попытался утешить и поддержать юношу, но лишь задел глубоко спрятанную боль воспоминаний.

Эйрих побледнел и тихо прошептал: «Нет, я ничего такого не слышал»…

— Ты не слышал? Эй, зовите-ка сюда менестрелей! Пусть Гвидо споет нам свою грустную балладу о северном принце и его наставнике! — заорал маршал на весь зал, и прежде чем Эйрих успел возразить, все гости дружно выразили желание послушать лучшего трубадура Ланмарка и его печальную историю.

Бывший конгер сидел на своем месте, словно пригвожденный звуками прекрасного голоса к мягкому креслу, но душа его витала в сырых и темных чертогах подземной тюрьмы, где раздавались стоны матери и гневные крики отца, взмывала в небеса над запруженной народом площадью с окровавленным помостом, разрываясь между прошлым и настоящим. А по окаменевшему лицу текли крупные беззвучные слезы — он плакал впервые с того дня, когда палач жестоко изуродовал его лицо шесть лет назад.

— Гвидо, довольно! — граф де Вер сделал знак менестрелю прекратить выступление, едва заметил, что с юным хранителем вот-вот случится нервный припадок. — Господа, а мы тоже хороши!.. Вспомните, многие из вас утирали слезы, впервые услышав эту жуткую историю! — он приказал управляющему проводить Эйриха в его покои. Выходя из зала, юный конгер услышал негромкий, хриплый от волнения голос императора:

— Я помню тот день, когда, вестник рассказал о казни сына конунга и его наставника…и если прежде я сомневался, стоит ли идти на данов, в тот день позволил Манфреду перейти границу Норрдана и смести с лица земли этих жестоких нелюдей!

Эйрих замер, прижавшись пылающим лбом к холодной стене. В его ушах прозвучал, словно это было вчера, сильный и звучный голос ярла Сверрира: «Один, ты видишь бесчинства этих тупиц — отомсти за нас!» — и свист меча, рассекающего воздух и живую плоть.