Шахразада - Избранницы Рахмана Страница 13

Зейнаб выразительно посмотрела на жезл страсти, что был вполне готов насладиться нежным лоном девушки.

– Тебя пугают мои достоинства? – с подкупающей улыбкой спросил Рахман.

Девушка расхохоталась:

– Пугают? Напротив, они меня вдохновляют!

Она медленно расстегнула замок изумрудного браслета и с хитрой улыбкой надела его на безукоризненный жезл страсти Рахмана. Отдавая должное находчивости Зейнаб, Рахман поежился, ощутив прикосновение холодных драгоценных камней.

– Теперь я пленила тебя второй раз… – голос Зейнаб сейчас был голосом довольной кошки.

– Я мечтаю отдаться на твою милость, о несравненная!

– Смотри же, юноша, не пожалей об этих своих словах! – воскликнула Зейнаб и, сделав сосредоточенное лицо, сжала в кулачке вершину жезла страсти. – Не часто приходится видеть такого породистого жеребца! – осевшим от вожделения голосом добавила она, еще сильнее возбуждая Рахмана.

Предвкушая редкое удовольствие от ее умелых пальчиков, Рахман блаженно вздохнул и закрыл глаза. Предчувствие его не обмануло: ротик девушки оказался столь гостеприимным, губки – нежными, а язычок – обходительным и проворным, что их дорогой гость вскоре побагровел и пришел в такой восторг, что начал подрагивать, готовый выплеснуть свою радость наружу.

Стиснув зубы, Рахман хрипло спросил:

– Ты испытываешь мою выносливость, моя прелесть?

– Не в этом ли соль любовной игры? – на миг оторвавшись от своего увлекательного занятия, кокетливо спросила Зейнаб.

– Ты права, моя прекрасная, – громко дыша, ответил юноша. – Но было бы чересчур эгоистично с моей стороны получать удовольствие одному. Не хочешь ли разделить его со мной, моя птичка? Сядь на меня верхом!

Зейнаб распрямилась и, отступив на шаг, возразила, желая еще больше его раззадорить:

– Не кажется ли тебе, пленник, что гостю не следует указывать хозяйке дома, что ей лучше делать?

– Ах, волшебница! – воскликнул Рахман и, одним ловким движением ноги зацепив ее за талию, привлек проказницу к себе.

– Ну, если ты настаиваешь, – с трудом скрывая нетерпение, пробормотала она и с наслаждением опустилась на его чресла.

Он стиснул ногами ее крутые бока, она наклонилась, и ее соски, похожие на спелые вишни, опустились на его лицо. Юноша начал сосать одну из этих аппетитных ягодок, и Зейнаб судорожно вздохнула, дрожа от страсти. Едва сдерживая желание поскорее ублажить свою разыгравшуюся жажду, Рахман принялся целовать ее прекрасные груди и легонько их покусывать.

Бесстыдно застонав, Зейнаб приподнялась и, направив рукой шарообразное утолщение на конце его булавы в преддверие своей потайной пещеры, резко опустилась и начала дразнить чресла Рахмана. Он вскрикнул от боли, причиненной ему изумрудами, и воскликнул:

– Сними с меня браслет, моя чаровница! Или ты вознамерилась меня оскопить?

Зейнаб снова приподнялась и, стянув с него браслет, швырнула его на пол. Взглянув на ее искаженное сладострастием лицо, Рахман улыбнулся:

– Ну что ж, несравненная, теперь насладись своим пленником!

Девушка опустилась лоном на нефритовый жезл, оросив его своим нектаром, и стала страстно двигаться. Рахман блаженно зажмурился, ощутив ее нежную пульсирующую сердцевину, и, глубоко вздохнув, с силой ударил чреслами снизу вверх. Потом он повторил это порывистое телодвижение, и Зейнаб, словно пришпоренная, стала двигаться быстрее. Юноша тоже усилил темп своих ударов, задавшись целью помутить ее разум.

Вскоре она уже изнывала от охватившего ее жара, мотала из стороны в сторону головой и тряслась, как в лихорадке. Ноздри ее хищно раздувались, из глотки вырывалось рычание. Наконец от страсти она потеряла голову, и, дико взвизгнув, упала в бездну наслаждения.

Рахман, стиснув зубы, продолжал вонзать в ее расплавленное лоно свой жезл. Его нервы напряглись, как струны, мышцы взбугрились под кожей, ноги задрожали, вены вздулись, на лбу выступила испарина. Но необыкновенным усилием воли он сдержал огненную лаву, стремившуюся вырваться из жерла его вулкана.

Наконец Зейнаб впала в нирвану и затихла, распластавшись на нем. Тогда и Рахман позволил себе насладиться страстью. Отдышавшись, он почувствовал в запястьях боль от впившихся в них шелковых лент, промокших насквозь, и попросил девушку развязать узлы.

Дрожащими пальцами она выполнила его просьбу и, ласково взглянув на него потемневшими от страсти глазами, томно проговорила:

– Не устал ли мой пленник? Желает ли он новых чудес? Или мечтает сейчас лишь о миге спокойствия?

– О моя чаровница, ты можешь довести до умопомрачения любого… Но сейчас твоему пленнику желанен лишь миг тишины и счастье нежности – ответил Рахман, чуть приходя в себя.

Девушка кивнула и распростерлась рядом с ним на ложе, нежно поглаживая его грудь.

Дыхание Рахмана успокоилось. Теперь он думал о том, сколь же удивительна эта рыжеволосая красавица… Да, ее страсть необыкновенно умела, да она умна… И, о Аллах милосердный, она так желанна.

В поисках ответа на свой вопрос Рахман уже известным движением души смог окунуться в яркий истинный мир (теперь он его называл именно так). О нет, он не пытался подслушать мысли своей прекрасной пленительницы. Но первое, что он услышал, были именно они.

«Интересно, – слышал Рахман, и слова эти болью отдавались в его сердце, – так ли он богат, как говорит? Да, с сотней золотых он расстался легко. Но сколько у него еще этих золотых?.. Сможет ли он содержать меня так, как мне этого хочется? О, сам он этого захочет, я уверена, ведь врать ему будет так легко! Он простодушен и романтичен. Что мне стоит прикинуться влюбленной? Быть может, я даже стану настоящей царицей…»

Макама восьмая

Ни в одном языке мира под рукой Аллаха всесильного и всемилостивого не найти слов, которыми можно было бы описать бурю, что родилась в душе у Рахмана! Эта прелестная рыжеволосая женщина оказалась страшнее пустынной гадюки, одной капли яда которой хватало, чтобы умертвить десяток воинов.

Ее красота ранила, обволакивала, забирала в плен душу. Ее страсть опаляла. Но ее сердце оставалось холодным, рассудок – расчетливым. Отвращение, которое заполонило разум царевича, трудно описать словами. Однако сам он к этому и не стремился. Рана, нанесенная ему, была так глубока, что, казалось, и сама жизнь на какой-то миг покинула Рахмана.

«Ну что ж, коварная! Ты преподала мне отличный урок! Я его усвоил. И теперь ни одна женщина не сможет удивить или порадовать меня ни словом, ни жестом, ни разумным поступком, ни даже просто самоотверженностью и бесстрашием! Ибо нет на свете племени более презренного, чем женщины. Эти порождения самого Иблиса Проклятого не могут сотворить ничего прекрасного, ничего мудрого, ничего удивительного!»