Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" Страница 14

Серега рад был выйти из универа и направиться домой. Рад был, что погода плохая, а ветер умывал его дождем, почти как отец нерадивого сына умывает после принятия грязевых ванн или матюков при матери. Серега шел и думал, что все это должно прекратиться, иначе он безвозвратно привяжется к Добрыне. Это было как-то слишком похоже на влюбленность. А он совсем не этого желал, заваривая кашу.

Домой Зайцев шел через трамвайную остановку. Там он всегда садился на один и тот же поезд, ехал остановок пять (а это было примерно минут сорок пути в самом неблагоприятном случае), потом еще пять минут через двор — и вот его родимая общага. Вокруг Зайцева собралось очень много людей к моменту, когда трамвай забрезжил вдалеке; каждый из них куда-то спешил и толкался в попытках пролезть поближе ко входу. Но рекордсменом в этом непростом деле был как раз Серега. Раскидав всех в последнее мгновение локтями (больше от обиды и злости, чем от желания урвать удобное местечко внутри), Зайцев закрутился в бурном потоке людей, который внес его внутрь. Там его прибило сначала к одному из поручней, что был прямо возле входа. Потом большой тучный мужчина умудрился снести Серегу к середине первого вагона. Потом женщина, за которую студент зацепился своей расстегнутой курткой, вытолкнула локтем еще дальше. Это был бесконечный и мучительный поток, но вдруг кто-то поймал его за воротник, а потом за плечо и дернул сквозь толкотню к себе. Серега оказался в сравнительно безопасном углу: с одной стороны — окно, а с другой — могучее тело в расстегнутом пальто, длинный шарф, борода… Тут трамвай тряхнуло, и Зайцев чуть не утонул лицом в шее Добрыни, который и оказался его спасателем. Богатырь едва успел оттолкнуться рукой.

— Лучше отвернись к окну, — со смехом заметил Илья Александрович. — Ну и встряли мы с тобой!

— О, Илья Александрович, — Серый улыбнулся. — Спасибо!

Впрочем, Серега действительно решил отвернуться к окну, чтобы не смущать ни себя, ни преподавателя. Живы были еще воспоминания о каплях на бороде. И Зайцев просто смотрел в окно, ибо боялся, что в такой давке наушники ему вырвут с корнем, телефон растопчут, а больше у него с собой ничего и не было. Старался только держаться как можно крепче… Но за что? Поручень, за который Зайцев мог бы зацепиться, был очень далеко и его полностью облепили неустойчивые тела людей. Не представлялось возможности даже руку просунуть. И когда трамвай качнуло в следующий раз, уже сам Серый спиной влетел в Добрынина. Конечно, Илья Александрович поймал его за плечо.

— Обопрись ладонями о стекло, — подсказал он Сереге, но сам держать не перестал. Так и остался — одной рукой вися на поручне, страхуя Зайцева и одновременно работая живой подушкой безопасности сзади. В давке, в толпе и под теплой одеждой торс Добрынина был совсем горячим. Чувствовалось, что преподаватель очень старался стоять на месте и не давить, но уже на следующей остановке в трамвай втиснулось еще больше людей, и Серегу буквально сплющило между ледяным окном и теплым Ильей. Тот напряженно сопел сзади, наверняка тоже раздраженный превратностями езды в общественном транспорте.

Зайцев приуныл и прижался щекой и ладонями к холодному стеклу. Его дыхание оставляло матовый след. Он только сегодня решил прекратить все, как судьба зажала его в крепкие тиски. И не одного… Долго стоять лбом в окно не вышло. Кто-то пробирался к выходу, отчаянно толкался, и студент сильно ударился бровью. Зашипев, Серега решил, что лучше вжиматься в Добрыню. Он оглянулся, виновато улыбнулся и пожал плечами, мол, это все они. А после сконфуженно и напряженно вглядывался куда-то под ноги. Он чувствовал, как дышит Илья Александрович. Чувствовал его тепло, ощущал каждое движение. И Серому было до того неловко, что краской залились даже уши. В голове у студента вдруг всплыл вопрос: «А думал ли Добрыня, как на ощупь то, что ему рисовали в открытках? Хотел бы потрогать? Узнать, быть может, как я пахну?» К слову, Серый действительно едва удерживал себя, чтобы не обернуться. До него вновь долетал невероятный запах человека, занятого ремеслом. Сочетание аромата материала, собственного тела и какого-то приятного одеколона. Зайцев почти взвыл, когда к нему ближе переместилась странная женщина средних лет с невероятно мерзкими духами. Они сочетали в себе слащавость, резкость и бабушкину манеру наносить ароматы. То есть безмерно…

Словно читая его мысли — или просто чуя тот же ужасный запах, — Добрыня выставил свое плечо в качестве защиты, а Серегу придержал другой рукой. Но стояли они так, что преподаватель неизбежно терся пахом о правое бедро сзади. Вместо брюк Илья Александрович, тем более по понедельникам, носил джинсы, и плотный шов ощутимо впечатывался в кожу даже через собственную Серегину одежду. Если бы не условия, это было бы просто непозволительно. Вульгарно. Пошло. Однако Зайцева никто не лапал, и Добрынин, вероятнее всего, чувствовал себя столь же неудобно, — но их тела притерлись друг к другу так тесно… Так же тесно, как сейчас сдавливала виски кровь. Серега не знал, куда себя деть. Ему все казалось, что все смотрят, все видят, все осуждают и даже эта женщина с ужасными духами сейчас повернется и отчитает его. Но внутри было что-то еще, кроме смущения и страха, что все происходящее — лишь его глупые фантазии. Еще был какой-то странный внутренний огонь. Серега переместил вес тела на одну ногу, ближнюю к Добрынину. Бедро, в которое уперся тот, округлилось. Зайцев весь превратился в слух и осязание. К облегчению или к ужасу, Добрынин не отстранился. Он будто бы наоборот напрягся еще сильнее — и навстречу. А трамвай выехал на рельсы, проложенные по мостовой. Задрожали вагоны, задрожало тело, пронизанное этой вибрацией — и сквозь шум, Серега мог поклясться, Добрынин тяжело выдохнул. В момент очередного маневра тот на миг отстранился, да и кто-то потек к выходу — но от этого не стало намного свободнее. И вот уже огромная ладонь богатыря врезалась в серое стекло рядом с ладонью Зайцева, а к заднице вновь прижалась грубая джинса. Серый мог ощутить даже фактурную пряжку ремня. Мобильный в чужом кармане. А еще — как будто крупнее, полнее стало то, что удерживала широкая медная молния. И даже показалось, Илья качнулся навстречу юношескому телу не потому, что качнулся трамвай. Серый готов был умереть здесь и сейчас просто от переизбытка эмоций. Он не знал, что будет, когда он выйдет из трамвая. Не знал, как будет ходить на пары к этому человеку. И теперь он действительно больше не сможет не чувствовать к нему влечения.

Серегина ладонь медленно сползла по стеклу вниз с неприятным звуком. Подальше от богатыря. Оставалось три остановки, а он уже был готов сойти с ума. Зайцев ощущал, что сам он тоже возбужден, и ширинка странных рваных джинсов не по погоде ужасно дискомфортно впивалась в тело. Надо было бы убежать, отстраниться, отойти подальше. Но Серый сделал еще один опрометчивый шаг в сторону преподавателя. Ровно до того момента, пока подошва его ботинка не уперлась в подошву Ильи Александровича. Плечо Зайцева ощутимо жалось к груди Добрыни. И он сам едва удерживал себя от того, чтобы повернуться, прижаться всем телом и уже поставить перед фактом своих внутренних желаний, но…

— Мне пора выходить, — шепнул Добрынин, а трамвай в очередной раз стал тормозить. Вместо прощания богатырь только потрепал Серегу по плечу. Их связь разомкнулась — сомкнулась толпа, а Зайцев остался. Ему нужно было проехать еще всего лишь одну остановку.

Комментарий к Глава 3

Это одна из наших любимых глав. И она посвящается Жирному. Спасибо, что ты с нами!

========== Глава 4 ==========

Когда Илья добежал до дома, он, едва закрыв дверь и скинув обувь, ворвался в свой домашний спортзал и набросился на боксерскую грушу. Так же жестоко, как избивал ее, он хотел избить себя самого. И о чем вообще думал? После занятия с позированием захотел проверить этого Зайцева — он, не он… Ладно, припугнуть: чтобы понял — герой валентинок раскрыт; чтобы сознался, глупая это была шутка или еще что-то. Но не обжимать же собственного студента в трамвае! Не сминать молодое гибкое тело, дразня свой совсем недетский голод…