Ничего личного Страница 14

Любовниц больше не было. В работе я расставил жесткие приоритеты, и теперь у времени расширились границы, внимание стало настоящим, а прикосновения взаимными. Конечно, невозможно в корне измениться, но Катя шла мне навстречу, ценила каждое мое проявление чувств и принимала несмотря ни на что.

Новость о второй беременности стала нашим вознаграждением. Общим страхом от прошлой потери и радостью. Но видимо, Марку суждено было родиться. Никаких отклонений во время беременности не было, так же как и никаких угроз.

Его появление помогло мне понять и в прямом смысле ощутить ту эйфорию, которую можно назвать счастьем. Увидеть ее воплощение, свою плоть и кровь, свое наследие. Ведь в этом и есть первая миссия мужчины! И Катя была неотъемлемой частью этой миссии, самой достойной матерью, самой достойной женой.

Первые обмороки начались, когда Марку не было и месяца. Внезапные и пугающие своей необъяснимой природой. При первичном обследовании никаких общих отклонений не выявили, сделали назначения и отпустили домой. Тогда я немного выдохнул, но когда, несмотря на лечение, обмороки продолжились и жену начали мучить невыносимые головные боли – уже забил тревогу. Именно в тот период я нанял Лизу, которая помогает мне в воспитании сына и по сей день.

Полное обследование в самой дорогой клинике, наконец, принесло результаты. Шокирующие нас обоих. Злокачественная опухоль головного мозга, которая все это время хорошо и глубоко пряталась, а после родов активизировалась и начала стремительно убивать мою жену.

Первые дни были как в тумане. Советы врачей, диагностика, прогноз, экстренные решения. Случай был слишком сложным – Катю попросту не брались оперировать! Мое положения, возможности, деньги… все это превратилось в ничто. Перед лицом смерти и болезни мы все равны, как и перед Богом.

Практически чудом удалось найти врача, готового дать ей шанс на жизнь. В срочном порядке мы вылетели в Германию, и уже на следующий день Катю готовили к операции. Сидя в палате в больничной рубашке, последние часы она проводила с сыном. Он уснул на ее руках, одна из которых была под капельницей. Катя еще долго любовалась им с блаженной улыбкой на устах, прежде чем поцеловала и передала Лизе. Только после она позволила себе заплакать. Ей было страшно, горько, или уже тогда она чувствовала свою смерть.

Я помню, как подошел к жене, встал на колени и, уткнувшись в ее ладони, прятал свои слезы. В какой-то момент она подняла мою голову и заставила смотреть на себя. А затем начала прощаться. Я рыкнул на нее, чтобы не смела, но Катя была непреклонна. Тогда она сказала странную вещь: я благодарна тебе за то, что ты был мне хорошим мужем и другом, но однажды ты полюбишь и поймешь разницу.

Ее не стало семь часов спустя. Марка я отправил вместе с Лизой в гостиницу, а сам остался сторожить под дверями. Там я сидел еще часа три даже после того, как мне сообщили о том, что врачи сделали все, но шансов было слишком мало. Сидел без движения, глядя в одну точку. А потом встал и неспешным шагом пошел в свой личный ад, который длился почти год.

Несколько месяцев я жил словно робот, исполняющий функции, чтобы поддерживать жизнь в прежнем ритме. Я ни с кем не общался, работал на износ, из-за чего отдалился от сына, а все свободное время проводил в кабинете за бокалом.

Меня тогда хорошенько встряхнула мать. Я сам не ожидал от своей покладистой женщины такой напор. Влетела в мой кабинет, повыкидывала весь бар, надавала подзатыльников и затолкала в душ приводить себя в порядок. Напоследок пообещала, что засадит меня в психушку и заберет Марка, если еще раз увидит в таком состоянии. В общем, она как никогда была убедительной. Видимо, смерть отца заставила кого-то сделать и свою переоценку.

И вроде бы все начало налаживаться и возвращаться к прежним декорациям. Работа, полный контроль над собой, хлопоты и забота о сыне. Заботы, которые стали для меня спасением. Ведь только с ним я ощущал тот кислород, без которого уже давно бы задохнулся в своей душевной агонии. Да, я взял себя в руки – вернул свой прежний облик, однако темнота внутри меня никуда не делась и с каждым прожитым днем только расширяла свои тернистые границы. Она разъедала меня, вела по краю, а по ночам, в которых больше не было снов, возвращала в безумие воспоминаний. Точно раскаленное железо они выжигали в моем сердце дыры, убивали, заставляли захлебываться под тяжким грузом вины и держать свой личный траур.

Понадобился целый год, чтобы боль и тяжесть потери улеглась, притаилась, прежде чем я позволил хотя бы подпустить к себе женщину. До этого просто не чувствовал такой необходимости. И тогда не чувствовал, но природа брала свое, и мне как взрослому полноценному мужчине так или иначе нужна была разрядка.

Мои случайные связи не были случайными. Их подбирали специально и только с одной целью. Однако даже в этих ни к чему обязывающих встречах для удовлетворения физиологической потребности мне паталогически чего-то не хватало. Никогда не думал, что похоть может быть пресной. Что даже в удовольствии все превратится в сплошное серое ощущение!

Наверное, это и послужило главной причиной того необъяснимого дикого импульса, которого я сам от себя не ожидал. Слишком долгим был внутренний голод и непреодолимая потребность чего-то, что я не мог объяснить. Так, по крайней мере, я решил с самого начала.

Компания, которую я возглавил в тот момент, стремительно шла на дно, и мне понадобилось немало усилий, опыта и сноровки, чтобы сносно выровнять ее положение. Это был своеобразный творческий процесс, так что я хладнокровно и с энтузиазмом подходил к перестройке. Одной волной случилась перестановка кадров, ужесточение дисциплины и смена политики. Несладко пришлось всему штату, но меня это не заботило – цель должна оправдывать жертвы.

И вот в этом бешеном движении, в этой суете рабочего настроения и стресса, я каким-то немыслимым образом выделил ее.

Я никогда не позволял себе заводить интрижки или с кем-то сближаться на работе. Никогда. Это был мой принцип. Даже после смерти жены. Однако Алина оказалась внезапным и единственным исключением.