Луис Мендес - Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного Страница 16

Снедаемый нетерпением, я расхаживал туда-сюда по двору. Я чуть не запрыгал от радости, когда меня вызвали встречать ее.

Когда я увидел ее вблизи, у меня подкосились ноги. Мне пришлось опереться о стол, чтобы не рухнуть. Никогда я так не волновался. Никогда я не умел быть покорным, даже с матерью.

Она поняла и чуть заметно улыбнулась. Ласково провела рукой по волосам. Я боялся упасть. Посмотрев ей в глаза, я прочел в них только нежность. Увы! Я не знал, что сказать. Глаза мои увлажнились. Я чувствовал себя донельзя скованным. А ведь я так долго ждал этой встречи… Так много от нее ожидал – а теперь не могу даже пошевелиться! Мягкий, грудной голос обратился ко мне: «Садись, Котик». На ней были круглые очки с голубыми линзами. Лицо было восхитительно. Элегантный костюм скрывал очертания тела, столь мне желанного. Сидя напротив меня, она говорила, что очень рада, что приехала сюда. Я с трудом отвечал. Завязалась беседа, но мы ничего не говорили ни о себе, ни о моей любви к ней. Мне было интересно слушать о ее семье. Семья была дружной. Заговорив о сыне, она сказала, как важно, что он у нее есть. Прощаясь, я целовал ее руки, а она – мои. Когда она уже собралась уходить, я порывисто схватил ее руку и снова поцеловал. Она лишь улыбнулась. Боль сдавила мне грудь. Хотелось бежать за ней, догнать ее и уйти вместе. В дверях она грациозно помахала мне рукой. Слезы хлынули у меня из глаз. Потом я часами рассказывал об этом своему другу по имени Энрике Морéну.

С того дня я еще больше полюбил эту женщину. Я вожделел ее как безумец, желая, чтобы было с кем разделить перемены в жизни после освобождения. Возбуждали меня только мысли о ней. Когда по воскресеньям на свидание приходила мать, я даже не глядел в ее сторону. При одной лишь мысли о любимой у меня вставал член. Никогда я так блаженно не мастурбировал. В тюрьме считалось табу, если мужчина лижет женщину, и даже сама мысль об этом считалась запретной. Того, кто это делал, окружали презрением. Я ничего такого и знать не хотел – воображал, как я облизываю ее всю. При одной этой мысли рот у меня наполнялся слюной. Я воображал, как вылизываю каждый уголок ее смуглого тела… И восхищался ее отзывчивой душой – прежде я и не знал, что такие бывают.

Любить… Да, любить! Чувства мои оставляли позади всяческие вожделения. До этого я занимался сексом из-за возбуждения, желая насладиться и проявить превосходство самца. Принцесса, в отличие от любой другой женщины, влекла меня к добру. Я полностью доверял своему чувству. Знал, что обладать ею было бы величайшим счастьем, и отказался бы от секса, если это необходимо, только бы быть с нею. Новый, истинный мир, который она мне дарила, превосходил всё. Принцесса внушила мне, что без уважения и нежности ничего хорошего не получится.

Я никогда не вменял себе в грех свои фантазии. Она научила меня, как обращаться с женщиной. Утверждала, что женщина – это продолжение мужчины и наоборот. Наши беседы о сексе длились долго. Мало-помалу я стал постигать половые отношения как душевную общность. Из обладания они превратились в отдачу, из овладения – в уважение. Естественное осуществление оборотной стороны вожделения. Свобода, а не табу. Любовь, отдача и возрастание.

Нескончаемым обменом были наши чувства, переписка, чтение книг. Она была необыкновенно ласковой, но умела и поспорить. Это-то мне в ней и нравилось и нравится поныне. Будучи взыскательной, она прекрасно говорила обо всем, что бы ни делали. Мы пустились в долгое странствие по книгам бразильских авторов. Из португальских поэтов нашим любимым стал Фернанду Пессоа.[2]

Книги мы читали запоем. Обсуждали до мельчайших подробностей. Двадцать три года пролетело, а всё это живет в моем сердце. Не представляю, как сложилась бы у меня жизнь без Принцессы и без книг. Никому оказалось не под силу столь возвысить меня. Все время я ссылаюсь на книги. Я всегда говорил и говорю, что в тюрьме меня спасали только книги. Но, на самом деле, не только книги. В первую очередь это была любовь. Принцесса привела меня к тому, что я научился уважать себя. Она все время говорила, что верит в мою любовь лишь оттого, что она, эта любовь, глубоко изменила мою жизнь. Не все ли равно, ради нее или ради себя я переменился! Рядом с нею мне хотелось быть именно самим собой.

Наши письма были бесценны. Они отражали всё богатство наших переживаний. Сила чувства, ощущение общности, поиск истины вознесли нас до небес. Любовь подвигла нас возблагодарить жизнь и все более уважать людей. Несколько раз – как это ни было мучительно для нас – она настаивала, чтобы я кого-нибудь себе нашел. Выслушав ее с недовольством, я тысячу раз повторял, что лучше ее мне никого не найти. Не все ли говорят своим избранницам то же самое?

Несмотря на не вполне удачное супружество, ее ожидал сюрприз. Она забеременела.

Ничто нам не прошло даром. Более пяти лет великого чувства. Я весь внутренне переменился, и эта перемена повлияла на всю мою жизнь. Таким, как прежде, мне уже не бывать никогда. После такой любви это уже невозможно. Принцесса достигла цели: я стал уважать себя. Верил, что сумею победить свои пороки. Учительница – так я ее иногда называл из уважения к Анне Сулливан и Элен Келлер – благодаря своей любви и уму дала мне силы для победы над самим собой.

У меня полностью изменились душа и характер, и я порвал с теми, кто вовлек меня в преступный мир. Мне стало радостно жить. Я ощущал себя личностью. Был любим, потому что сумел внушить истинное чувство достойной и умной женщине. Мой эгоизм уменьшился, а жадность улетучилась. Мне стали чужды насилие и мстительность. Я хорошо знал, что мне нужно и чего не хочу терять. Забеременев, Принцесса снова стала настаивать, что мне нужна любовница. Это принесло мне новые мучения. Искать другую женщину не входило в мои планы. Я действительно представить не мог, что бывают женщины лучше нее, а на меньшее не согласился бы никогда в жизни. Я сделался неисправимым романтиком – только о любви и думал. Всем сердцем был привязан к ней и не мыслил жизни без нее. Ближе Принцессы у меня никого не было – это совершенно ясно.

Мало-помалу наш роман подошел к концу. Было очень больно. Почти полгода малейшее известие от нее значило для меня всё. Это было ужасно. Меня одолевала грусть. Порою у меня пропадала охота жить. Это был один из тягчайших периодов в моей жизни. Лишь перестрадав, я по-настоящему смог оценить, сколь многим ей обязан. Чувствовал себя более человечным, способным любить и уважать людей, ощущать чужую боль как свою. Чувствовал, что достоин жить, и чувство это не покидало меня даже без любимой учительницы. Даже без нее мне хотелось продолжать учение. Очень хотелось.