GrayOwl - Звезда Аделаида - 2 Страница 16

Даже трофеев не досталось ему, раненому в самом начале схватки - лучшим лишь только придуманным лекарством, кое применить бы и к младшему сыну военачальника, дабы он доволен был - жгучею водою - от ран свежеполученных в сражении с гвасинг.

Он, Формеус, был, вообще-то, врачевателем, самостоятельно лечащимся от ран тяжёлых всадника Формеуса Верокция, самого себя, таких же, как получены были остальными всадниками и рядовыми легионерами Божественного Кесаря. Верно, по привычке выпил он слишком много жгучей воды, вот и спит преспокойно, когда нужна его помощь.

«Рана заражена, в сём сомнений нет. Так надо очистить её, покуда зараза не расползлась по телу всему», - таковым было беспрекословное и единодушное мнение всех трёх избранных всадников.

Добудились пьяного и вовсе не раненого - по крайней мере, повязок на Формеусе Верокции не было обнаружено - не сразу, а когда тот проснулся, начал маяться жутким похмельем и тут же приложился к корчаге. Полегчало, но новая нехилая порция сивухи снова опьянила всадника, и он свернулся калачиком, не замечая даже лужи собственной блевотины, которая оказалась у него перед носом, не то, что хотящих чего-то от него людей. Их голоса звучали для Верокция глухо, как через войлочный подшлемник, как известно, отлично не только отбивающий и амортизирующий удары по башке, но и изолирующий всяческие звуки, как злоебучие, так и… произнесённые после битвы - вопли насилуемых баб, девиц и парней, столь сладостные ему, как завоевателю, попросту больному простатитом… Но таковой смешной болезни, как нестояк даже от непосредственной близости прельстительной бабы , никто из его соратников принимать не хотел, как и предполагалось.

И всё-таки, к уже готовой трапезе Формеуса таки запинали, и он проснулся свежим и почти трезвым. Ему объяснили проблему, но он сказал, что хочет поскорее нажраться баранины с лепёшками. Когда ему было сказано, что лепёшек вот уже второй день, как нет, тот учинил бучу, крича, как настоящий плебеус, коим он, собственно, когда-то, не столь уж давно, и являлся:

- Хлеба! Хлеба и зрелищ!

- Ни хлеба, ни зрелищ пока не будет, низкорожденный сополковник мой, Формеус, - с презрением к плебсу сказал Артиус, потомственный патриций.

- Тогда я сожру целого барана! Жрать хочу! Очень хочу! Цельного барана сожру не подавлюся я, ничуть! Ради халявной жратвы и трофеев мужчинами - рабами, на которых у него оставался стояк, Формеус Верелий и пошёл в легионеры. Только ради своего второсортия. Он был в семье третьим сыном, и ему не досталось никакого наследства по Юстиниановскому Кодексу, строго расписывавшему положения других, кроме первого, сынов.

- Сожри, коли не подавишься, - смеясь, успокоил его Кладримус.

Тот был наследником, и ему бояться было некого, кроме своего старого отца, а не то возьмёт да и передаст всё состояние, всё Господство над домом последней, весьма и весьма любимой, третьей, по счёту, жене.

- Вот только погибнет один из лучших всадников по твоей вине, как тогда на тебя посмотрят остальные? - вопросил Артиус.

- Ладно, только ногу поглодаю и приду, - смилостивился Формеус.

Всадник ел долго, пока не обглодал подчистую баранью ногу, к слову сказать, довольно жёсткую. Но седло барана, по сложившейся уже в походах традиции. оставили для военачальника.

Но тот так и не вышел к развалившимся на сагумах воинам. А пошёл он из шатра своего мимо завтракающих наёмников, тут же вскакивающих и протягивавших вперёд и вверх засаленную правую руку, но Малефиций только отмахивался от их приветствий, а шёл он к сыну своему - бастарду

… В шатёр бесцеремонно, как и положено военачальнику, ввалился Снепиус, всё ещё с плотоядным выражением потного, великолепного своего, полностью ромейского лица - с утра, опохмелившись, он «попробовал» одну из рабынь. Да, именно ту, на которую положил глаз ещё в разгромленной стоянке гвасинг - большеглазенькую, выгнав на время двух других, помоложе и постарше.

Она оказалась мягка и податлива, и совокупление прошло с большим удовольствием для обоих. Снепиус расщедрился и подарил удовлетворение женщине, как делал это и с домашними рабынями. Он, вообще-то, был чрезмерно сластолюбив, но любил нравиться своим рабыням, а ведь он отбирал себе самых хорошеньких да упитанных. Не то, что худосочная, но, бесспорно, красивая супруга, к которой Малефиций Тогениус за две недели непрерывных сношений уже успел привыкнуть, и она начала приедаться ему. А что может быть хуже для женщины, нежели надоесть повелителю своему?! Но Вероника Гонория терпела снижающийся интерес супруга изо всех сил. А что ей ещё оставалось делать, кроме, как спокойно ожидать menses?..

Так и с этой Рыгэнэ - она была в новинку военачальнику, мягка и бела, а ещё от неё приятно и резко пахло женскими соками, когда она возбудилась. Вот Снепиус и подумал сделать ей ребёнка, не зная, что та уже брюхата, но ещё незаметно - такая она была упругая да сочная.

Сразу же после соития он вспомнил о сыне Квотриусе - любимом своём отпрыске, и стыд охватил его - спросонья возлёг с рабыней вместо того, чтобы проведать его, сына своего возлюбленного!

У Квотриуса снова-здорово началась горячка, он не узнал ни отца, ни, позже, врачевателя, ни самого Северуса, но, тем не менее, звал в призрачном бреду, несуществующих видениях только его.

- Се-э-ве-э-р-у-у-с-с! Пить!

Молю тебя, пить!

- Квотриус, - отвечал взволнованный Северус, - потерпи, лекарь сказал, что не надобно тебе покуда воды. Потерпи немного, отдохнёшь и ты! Осталось немного, и скоро вожделенная жидкость польётся тебе в рот! Вот ещё немного горячка спадёт, и можно будет пить воду из источника, сколько захочешь, правду говорю тебе я! Чистой во… О, прости, не стоит сейчас о воде.

Формеус только хотел было обругать Северуса за «воровство» тряпицы со средствами врачевания, но увидев ровный шов, какой у него никогда не получался, изумился мастерству старшего сына Снепиуса. Ограничился он тем, что не сказал ничего насчёт копания в его сундучке - знал, что был в отключке, не добудиться, а рану зашивать действительно следовало. Врачеватель только протёр гной куском чистого полотна, смоченного в ышке бяха, но остался понаблюдать за пациентом, и, к чести его надо сказать, не сразу был таков, проделав сие действие, не очень-то необходимое раненому. По правде говоря, вовсе не нeобходимое, а проделанное лишь для проформы.

- Одно хорошо - лазутчик гвасинг не пропорол лёгкое, всадив кинжал, как вор, в спину, не на полную длину лезвия, иначе не быть Квотриусу в живых, - думал Формеус. - Торопился дикарь, вот и повезло молодому всаднику, а теперь мучайся лишь от того, что не вовремя захотелось, вот и вышел по нужде великой… На свою, не то, чтобы головку, но голову. Господи Бог мой Иисус Христос, спаси и помилуй поганого всадника смиренного, никогда не дававшего волю себе надругаться над униженными, обращаемыми в рабство долгое, пленниками сего! Уж больно молод он, что б помирать, вот так, как я, практически без причины! Ну, вышел не вовремя, а лагерь-то продолжал быть под охраною. Если только со стороны убитого Руоднэ подобрался. Да, точно со стороны Руоднэ, с той же стороны помогал ему некий лазутчик злонамеренный!