Белладонна (СИ) - "Paulinet" Страница 2

Она кидает папку с вензелем Азкабана на шатающийся козоногий столик, и розовый телефон чуть пошатывается, быстрыми движениями сухих пальцев Гермиона отворачивает крышку на прозрачной молочной банке и наливает коту. Он жадно лижет белую жидкость, наклонившись над своей миской. Гермиона тоже делает глоток оставшегося из банки. Молоко расплескивается и заливает ее воротник, ручьями стекая по ткани.

— Проклятье.

— Окей, я соврал. — шрамированные скальпелем щеки дергает улыбка. Гермиона уверена, он бы поднял руки вверх в шутливом жесте, не будь привязан к стулу. — Но как-будто бы ты не врешь мне а, док?

Гермиона делает попытку поправить огромные очки, но ее рука сталкивается с пустотой. Она неловко ловит воздух, а потом заправляет прядь волос за ухо. Джокер сжирает это движение, скалясь сильнее.

— Док, тебе идет вот так. Не надевай никогда эти проклятые стекла больше, они напоминают мне мерзавца Поттера. — Гермиона хмурится, поднимая глаза на безумный блестящий взгляд, ей немного сложно сфокусироваться на его лице: в подземелье сумрак, а его темные тени сливаются черными дырами вместо глаз. Джокер чуть покачивается.

— Мистер Ди, я бы хотела вернуться к вам. Наша беседа не должна все время обращаться ко мне. — Гермиона пытается звучать строго. Джокер пытается крутить головой, видимо разминая хрустящие кости шеи, его выцветшие пряди болтаются в воздухе.

— Доктор, ну вы же сами все знаете. Это чертовски скучно, Мерлин бы повесился от такой шутки. Психоз, шизофрения, постравматический синдром, садизм, мудизм… Мерлин! — его язык проходится по зубам блестящей пленкой. — Ваша жизнь гораздо смешнее моего диагноза.

Гермиона хмурится, кусает губу, и делает пометки в своих бумагах. Джокер хмыкает.

— Если вам хочется поговорить обо мне, то я согласна. — он повторно довольно хмыкает, словно мачо из старшей школы, который смог уломать девчонку на свидание. Гермиона строго продолжает. — Но прежде вы ответите на мои вопросы.

— Один.

Джокер ухмыляется, изгибая выцветшую белую бровь. Его шрамы поддергивает болезненная нить. Гермиона подавляет в себе волну негодования, ее пальцы впиваются в перо, чуть белея. Она продавливает острие в пергамент, нацарпывая незамысловатую надпись. Клоун. Ее отпускает.

— Хорошо. Но я первая.

Джокер качает головой, облизывая оскал. Черные глазницы гипнотизируют ее, сжирая каждое движение, он, кажется, сумел прочитать новую черту своей характеристики, и она радует его.

— Дамы вперед. — кивает он. Гермиона сглатывает и пробегается по списку методички. Все не то, все кажется совсем глупым, неподходящим для драгоценного вопроса.

— Откуда у вас эти шрамы? — слова вырываются сами собой, как-будто бы говорит не Гермиона.

Джокер запрокидывает голову, и его раздирает смех. Хрипящий надрывной смех идет вверх к решетке на потолке, ударяясь о пустое пространство и теряясь в качке его голоса. Гермиона сжимается, словно ее расплющило, он дышит тяжело, грудь ходит ходуном в путах.

— Ты такая смешная, ей-Мерлин. Наконец смогла повеселить меня в этом проклятом месте! — он поддергивает шрамами, высоко задирая голову. — Видишь, я был прав, когда говорил, что нам следует общаться на равных.

Телефон надрывается. Карамельный аппарат раздирает во все стороны противным звоном, Гермиона вздрагивает. Она замерла, упав в кроличью нору воспоминаний, в тупой позе. Ее рука все также запрокинута с бутылкой молока, в которой уже ничего не осталось, а пиджак насквозь залит противной жидкостью. Гермиона в замедленной реакции идет к столу.

Пальцы поднимают трубку, и доносится крикливый голос мамы на взводе.

— Гермиона, почему ты не позвонила мне?! Я просила тебя делать это всякий раз, когда ты приходишь домой! — рука тянется к глазам в попытке помассировать уставшие веки. Голова раскалывается орехом, но почему-то ее тревожит все на свете кроме визга мамы.

— Мам… я действительно только что вернулась. — она что-то бормочет, понимая насколько глупо это звучит. Гермиона видела людей в самых мерзких их проявлениях и извращенных сущностях, но мама все еще от чего-то пытается ее уберечь своим контролем. Это глупо. И эгоистично. — Я устала.

— Я волновалась! Мало ли что, могло приключиться с тобой в этом проклятом месте!

Гермиона тихо стонет, сминая краешек своей юбки, запачканной молоком.

— Мам, это моя работа, я могу постоять сама за себя, тем более ты же знаешь, пациент, с которым я сейчас работаю, очень интересен для моей научной деятельности. Я уже делаю первые наметки по книге, которую выпущу совсем скоро. — и ты сможешь показывать подругам фамилию своей дочери на полках в магазине. Это Гермиона добавляет уже про себя.

Голос на конце трубки снова продолжает надрывно.

— Но это не должно тебе мешать помнить о том, что твоя мать волнуется! Что скажет…

Гермиона отрывает трубку от уха. Невозможно. Она прикладывает ее к юбке, чтобы не слышать воплей, от которых все внутри сжимается. Сил нет. Говорить, улыбаться, смеяться. Как проклятый Джокер умудряется всегда быть таким веселым?

Она мысленно считает до восьми, делая потом глубокий вздох, и все накатывает по новой. Гермиона подносит трубку к уху.

— Ты слышишь меня, Гермиона?!

***

Гермиона хмурится и снова смотрит на него.

— Вы обещали ответить. — она говорит с нотой обиды, и непонятно сделанная ли для успеха ее исследования обида или действительно ее чувства. — Откуда у вас эти шрамы?

Джокер дергается и улыбается.

— Хорошо, док. Будет по-вашему. — его зияющие впадины глаз замирают на лице Гермионы. Неожиданно его прошибает волна гневной эмоции. Он начинает угрожать. — Один вопрос. А дальше — ты моя.

Гермиону прошибает. Ее затапливает странной колючей волной жара, которая скапливается в районе лба, и начинает распространятся по всему телу и лицу влажным потом. Мерлин. Ее пальцы дрожат, и с пера плюхается жирная клякса на слово клоун. Гермиона не понимает, почему так реагирует на его слова.

Она не решается поднять глаза на Джокера: как-будто зияющие дыры сами знают всю ее подноготную. Мерлин, разве можно возбудиться от одной строчки, сказанной монстром?

Гермиона смотрит на него. Взгляд невероятно чист, даже разумен. Из-за поволоки въевшегося под поры и шелуху грима проглядывает новое старое лицо, это пугает. Пугает сильнее, чем все его юродства и насмешки, Гермиона видит впервые перед собой не Джокера с его замалеванным несмываемой краской лицом, а того, чья фамилия и имя стоят на всех папках в секретных залах психушки Азкабана. Серые глаза поблескивают.

— У меня, мисс Грейнджер, все было схвачено в жизни. Знаете там, деньги, власть, величие. — он начинает издалека, даже сам тембр его голоса изменяется. Он говорит это с толикой высокомерия, Гермиона не слышала такого со времен школы. — Но мой отец, знаете, мисс Грейнджер, такой отец, который всегда отец, но никогда не папа, страсть как любил проблемы, однажды, когда еще существовал Темный Лорд, он провел мимо его носа крупную такую сделку. — он делает попытку нахмуриться, но снобское выражение не ложится на разорванный рот. — Продал десяток эльфов мимо кассы, не сказал, подонок, ничего Темного Лорду. Ни единого слова. Потом, конечно, это вскрылось, правда, ваш Робин-Поттер-Гуд убрал Лорда, и уже совсем некому было бы всадить отцу змею в спину. Но… — Гермиона вздрагивает, видя, как корчится шрам у левого уголка губы. — У Лорда были друзья. И они тоже не любили папочку.

Он запрокидывает голову вверх и начинает хохотать. Симметрично с плеском волн, которые бьются о гавань Азкабана. Когда вспыхивает молния, ударившая в воду совсем рядом, из его шрамов вырывается дикое необузданное свечение. Но Гермионе почему-то становится легче. Потому что в этом шуте больше нет ее однокурсника, просто безликий сумасшедший. Который совсем никак с ней не связан. Оторван. Отщепенец.

Он захлебывается смехом, а потом останавливается.

— Простите. — галантно говорит, все еще передергивая рваными концами. — Шутка была убийственно веселой, вам так не кажется? — Гермиона качает головой, чувствуя смертельный холодок, пробирающий жилы. — Хорошо, тогда я продолжу. В один солнечный день, когда отец уехал в банк, а я, ещё молодой и красивый, собирался к своей невесте — она, мисс Грейнджер, была возможно такой же смазливой как и вы, — отец прислал мне филина с письмом. Он умолял меня отправиться на завод. Не дергайте плечами в недоумении, док, завод это такая маггловская махина, на которой переливают из колбочки в колбу всякую дрянь. Мой крестный имел на этом заводе свою зельеварню, точнее весь завод был его персональной зельеварней. Весело, правда?