Жозефина Мутценбахер - Мои 365 любовников Страница 2

Я всегда хорошо относилась к нему и никогда не держала на него зла, даже если он был очень передо мной виноват и силой отнимал у меня деньги. Но теперь чаша моего терпения, наконец, переполнилась, и в один прекрасный день я съехала со старой квартиры и сняла себе небольшую комнату в Альзергрунде. Там я была предоставлена сама себе и могла весьма недурно жить на свои деньги. Я была по горло сыта вечными придирками и беспрерывными склоками.

Мой отец пару раз заходил, но к счастью не заставал меня дома. Он дважды написал мне, а один раз прислал ко мне паренька с запиской, в которой говорилось, что мне следует-де вернуться домой. Однако я этого не сделала, а вместо этого частенько отсылала ему несколько гульденов – я не могла бросить его умирать от голода.

От знакомых и прежних друзей по старому району я время от времени узнавала, что он праздно шатается из кабака в кабак и последними словами поносит меня, что люди делают из него шута горохового, и мне от этого было очень больно.

В ту пору мы сбились в стайку из шести очень молоденьких, симпатичных проституток, которые уже, можно сказать, научились обращаться с деньгами, но ещё нередко были способны на всевозможные шалости и глупости, точно девчонки-подростки. Целые вечера и ночи напролёт мы просиживали в одном ресторане, где нас знали, или в маленьких, недорогих кофейнях, болтая о том о сём, судачили о мужчинах, передразнивали их, ругали, если одна из нас «подзалетала», и участливо поддерживали друг дружку, если от кого-то из нас напрочь отворачивалась фортуна. Мы были молодыми, свежими и веселыми, но бедными. За гульден-другой нас всякий мог уложить в постель: на этот случай поблизости имелись две небольших, но опрятных гостиницы.

В летние месяцы мы обычно сидели перед рестораном под уютной защитой живой олеандровой изгороди. «Интимными садиками» назывались подобные заросли плюща или олеандра в Вене, и, таким образом, у нас было своё собственное место, которое мы между собой называли не иначе как «беседкой придворных дам». Там мы сидели за квартой вина или за пинтой пива и часами болтали о всякой всячине. Время от времени мимо проходили мужчины, раздвигали листву, щекотали одну из нас или делали приглашающий знак. Или заглядывали поверх зарослей «интимного садика» и о чём-нибудь нас спрашивали, часто ведя себя очень весело. Например, однажды какой-то мужчина поинтересовался у нас:

– Барышни, простите, пожалуйста, как мне пройти к обители святой Цецилии?

Такой вопрос, помнится, заставил всех нас громко расхохотаться, а та, которую он выбрал, поднялась из-за стола, взяла свою сумочку и исчезла с ним, бросив нам на прощание с ироническим сожалением:

– Дети мои, мне пора идти под венец.

Мы приветливо махали им вслед, выкрикивая всякие шутливые напутствия – ревнивых или завистливых среди нас не было, каждая желала другой удачи. Мы были молоды, веселы, радовались собственной привлекательности и жили беспечно и беззаботно как у Христа за пазухой.

Иногда мы начинали высматривать мужчин уже сразу после полудня, однако вынуждены были при этом держаться спокойных боковых улиц, чтобы ненароком не попасть в полицейские протоколы. А несколько быстро заработанных гульденов мы затем с лёгким сердцем тратили на лакомства в кофейнях или у какого-нибудь кондитера – обычно одна из нас приглашала всех остальных на полдник.

Если наша подружка удалялась с мужчиной, то не проходило и получаса, как она опять была с нами. Все мы носили под своими светлыми, яркими платьями одну только тонкую рубашку, так что заголиться для нас много времени не требовало, и мужчина, который чаще всего возвращался домой со службы, мог без долгих приключений добраться до искомого сокровища. Всем им хотелось испытать толику удовольствия прежде чем предстать у родного очага перед своей старухой. Платили они очень охотно, хотя и негусто.

Нередко одна из нас приносила с собой ещё и сигареты, которые ей подарил клиент, и тогда устраивалось курение. Мне это было не особенно по вкусу, но одну затяжку я всё же обычно делала. В этом отношении я держала себя всегда осмотрительно, ибо считала, что курение, спиртное, бодрствование ночами напролёт и сиденье без дела в дурмане разрушают человека гораздо основательнее, нежели долбёжка и траханье.

Была среди нас одна девчонка – её звали Штеффи – которая с несомненным талантом умела подражать мужчинам лучше какой-нибудь обученной актрисы. Она здорово копировала, как щурил глазки трактирщик, если одна из нас оказывалась «на мели» и вынуждена была заказывать у него что-нибудь «под запись»; изображала злобную бабищу; коверкала язык на богемский манер; умела лаять так правдоподобно, что собака хозяина впадала в неистовство. Однако лучше всего она передавала, как пыхтят, тяжело дышат и хрюкают различные мужчины во время полового акта. Тут она была непревзойдённой мастерицей. Когда одна из нас возвращалась из гостиницы, Штеффи сразу принималась расспрашивать её о том, как мужчина, с которым она потрахалась, выглядел. А затем во всех подробностях представляла нам всё, каждый его вздох, каждое пьяное слово, и та, которая только что пришла от клиента, визжала от восторга, потому что представление совершенно совпадало с реальностью. Штеффи достаточно было взглянуть на мужчину, чтобы понять, каков он в постели. При этом сама она не в пример чаще нас уходила в сопровождении кого-нибудь клиента, потому что была брюнеткой исключительно эффектной внешности, и всегда получала больше чем мы. Она сразу поняла своё лидирующее положение.

Иногда, когда было уже довольно поздно, и каждая из нас на сегодня достаточно заработала, мы, взявшись за руки, отправлялись гулять по соседним улочкам, вшестером растянувшись шеренгой, и не пропускали ни одного мужчины. Мы перегораживали ему дорогу, оттискивали в какой-нибудь угол и делали его жертвой своих дурачеств. Всякими шутками да прибаутками возбуждали в нём сладострастие, хватали его за ширинку, щекотали и окружали сплошным кольцом, будто всей толпой собирались вот-вот налететь. И похотливые, как большинство мужчин, они чаще всего попадались на нашу удочку, верили в искренность наших притязаний, и потом ужасно сердились, когда мы вдруг прекращали свои атаки и оставляли их несолоно хлебавши.

Главной зачинщицей чаще всего выступала Штеффи. Она заговаривала мужчине зубы, пока мы, все остальные, обступали его. Она комично закатывала глаза, стонала и мурлыкала точно кошка:

– Ах, красавчик, ты уже домой направляешься? А мы вот из придворного балета и сейчас примем позицию!

Затем кто-нибудь из нас добавлял:

– Да, и все мы выглядим просто шикарно, вы только взгляните, всё при нас…