Артем Зинченко - Женщины для умственно отсталого Страница 2

Я рассказал ей о своих книгах. Сказал, что обязательно подарю ей экземпляр своего сборника, как только он увидит свет. Как же я ошибался тогда. Я подавал большие надежды, а потом они разбились о дно моей низкой самооценки и бесконечной бесконечности меланхолии по самому себе. Я был так далеко от того, что ей обещал. Но я верил в себя. Она давала мне чувство уверенности. Я хотел жить, творить, писать, рисовать, делать что угодно, только чтобы она оставалась рядом.

— Я хочу зайти! — воскликнула она, когда мы прошли мимо тату-салона.

Я был весьма не против. Это её заявление — оно выглядело весьма неожиданно. Даже спонтанно. Но я был ко всему готов в тот день, и потому, наверное, согласился.

Все-таки мы были слишком разные. Я — глубоко притаившись где-то в дальнем углу своей ракушки, очень недоверчиво смотрел на вещи вокруг себя, она — напротив. Как видите — для неё оказалось обычным делом зайти в тату-салон, и сделать себе пирсинг на языке, просто так. Не подготовившись к этому даже на самый мизерный процент. Она была такой. Надеюсь, она остается такой же и до сих пор, но не могу сказать этого точно. Смею только надеяться и верить.

Оставив у меня на коленях свою сумку и пластинку Нирваны, она ушла куда-то в дальний кабинет салона. Сидя на кожаном диване в холле, я внезапно заметил то, как сильно у меня расстегнута ширинка. Сразу стало не по себе. Видела ли она мой позор? Придала ли этому какой-то смысл? Возможно, она заметила, но не подала вида, считая мою ширинку неким вариантом вентиляции? Да — возможно. Это и вправду имело бы место быть, если бы только не двадцатиградусный мороз на улице. Плюс ветер. Плюс буран. И как я только не заметил…

Застегнув пресловутую ширинку, я посидел ещё немного, а потом она вернулась.

Молча выйдя из салона она, кажется, на минуту задумалась о чем-то важном. Я сфотографировал её. Не предупреждая, не придавая этому какое-то мнимое значение важности. Просто сфотографировал на память. Чтобы было, о чём вспомнить. Теперь вот, уже не имея той фотографии, я все равно помню всё в точности, как это было на самом деле. Я очень стараюсь вспомнить нашу встречу, чтобы забыть о той девушке навсегда.

Спустя какие-то пятнадцать-двадцать минут нашей, теперь уже безмолвной прогулки (у нее наверняка болел язык), мы подошли к её дому. Я выказал ей своё удовольствие находиться в столь чистом районе, а она улыбнулась. Что ей ещё оставалось.

— У меня здесь недалеко бабушка живёт, — уточнил я, когда мы всё ближе подходили к её подъезду. Какого чёрта я вообще сморозил эту глупость? Не знаю. Вот не знаю, и всё тут.

Мы так хорошо начали. Я так долго её ждал. 1800 секунд на морозе в минут двадцать. Нет, я не жалуюсь. Я даже не обижаюсь. Да и на кого мне, собственно, обижаться? Разве что только на себя… да! Я обижаюсь на себя. Я обижаюсь на то, каким придурком я тогда был. Что я мог сделать тогда, будь во мне хоть капля той уверенности, что есть сейчас, по прошествии чуть больше, чем четырёх лет.

Так или иначе, мы пришли. И вот она стоит в двери подъезда, а я стою, собираясь с мыслями. Очень долго я проживал ту пару секунд, пока она смотрела мне в глаза. Я успел придумать себе кучу идиотских отмазок, а ещё больше — её отказов. В моих мыслях, она могла оттолкнуть меня, обозвать, хлопнуть дверью перед носом, обозвать, ещё раз обозвать!

Прошла ещё пара секунд, а потом ещё. Только я собрался достать руки из карманов, обхватить её талию и поцеловать в губы, как подъездная дверь открылась. Девчонка, лет десяти, с двумя маленькими собачками вышла на очередную прогулку. Руки остались в карманах. Я не поцеловал её ни в губы, ни в шею, ни ещё куда бы то ни было. Я просто остался стоять, вкопанный в сугроб, позади самого себя, стоило ей разочарованно хлопнуть перед моим носом той злосчастной дверью.

— Извини, но у тебя всё равно не было шансов! — отозвалась девчонка с собаками.

Я не ответил ничего. Прикусил язык, словно сделал пирсинг. Выплюнул кровь. Зашёл в ближайший магазин и купил пачку сигарет. Закурил. Потушил сигарету о чью-то машину на дворовой парковке и ушёл восвояси. Больше я её не видел. Мы не встречались. Навсегда остался в моей памяти только лишь запах её духов. По крайней мере, до этого момента.

3

На следующий день, я не смог не написать ей. Мне было обидно. Обидно и очень стыдно. Она видела мой стыд — тогда у подъезда. Видела мою нерешительность. Я вызвал в ней чувство отвращения. Кто вообще захочет поцеловать прокажённого неудачника, типа меня, который не может решиться даже не пустяшный поцелуй?! Или так о себе думал только я? Быть может, она даже не заметила в моих глазах того ужаса и страха? Быть может, она до сих пор, даже спустя целую ночь, думала обо мне иначе? Ох, как я надеялся на подобный исход. Конечно, думать о том, чтобы она винила себя за то, что увидев мою нерешительность, сама не поцеловала меня — было верхом идиотизма и эгоизма, но не вините меня строго. Мне было только восемнадцать лет. Я должен был с ней поговорить как можно скорее…

— Ты сегодня немногословна… — заметил я, пытаясь развести её хотя бы на пару смайликов в чате.

— Да, как обычно, — холодно написала она, спустя мгновение, словно отправила мне копию написанной ранее строчки.

Я решил пойти ва-банк.

— Ты не знаешь, что вчера произошло?

— Ты подарил мне пластинку, я сделала себе пирсинг, а потом ты проводил меня домой.

Кажется, это была пустая затея.

— Кстати, как твой пирсинг? — попытался я перевести тему.

— Кстати, выпал.

— О, как! И сколько было крови?

— Много. И ощущение, словно я глотнула гранатовый сок, а выплюнула кровавую мэри.

— Звучит неплохо…

— А к чему ты спросил про вчера?

В моём мозгу хаотично появилась куча ответов, но утром прилив крови к мозгу был недостаточно велик, поэтому я написал:

— Да так… думал, что, может быть, мне не показалось…

Внезапно я почувствовал, как к горлу подступила рвота. Это всё нервы. Я не спал целую ночь. Лёг в семь утра, проснулся в девятом часу, а теперь, почувствовал едкий привкус органики.

Выбежав в туалет, я выпустил всё, что копилось во мне со вчерашнего завтрака. Больше я ничего не ел. Что-то оранжевое, с кусочками бананов. Или то были не бананы вовсе. Не знаю. Выглядели они, в любом случае, противно. Приобняв унитаз, я просидел в туалете около пяти минут. Пять минут беспрерывной рвоты. Я такое навряд ли забуду. До сих пор во рту этот ужасный привкус. Когда я вернулся, она была оффлайн. «Была шестнадцать минут назад» — вот и поговорили.

Она написала ближе к вечеру. Написала мне сама, когда я собирался с мыслями о новой главе для тогдашнего рассказа. Это не столь важно.